похоже, совсем забыл о ней. Я, помнится, — тоже был равнодушен к Лиссине в первые месяцы после свадьбы с Зеллой.
Меквель улыбнулся.
— Не равнодушен, только влюблен.
— Как и сейчас! — рассмеялся Великий герцог. — Арриго повторяет мои удачи! Меня бы порадовало, если бы Мечелла и Тасия подружились, но, думаю, это им не под силу. Между прочим, как ты думаешь, можем мы использовать Мечеллу, чтобы прощупать жен и сестер потенциальных предателей среди знати?
— Она выросла при королевском дворе и должна понимать, как использовать светскую жизнь в политических целях. Но нельзя просить ее о помощи, пока не родится ребенок.
Коссимио решительно кивнул.
— Да, только тогда мы сможем полностью доверять ей. Я не хочу второй герцогини Эльсевы, которая шпионила в пользу своего отца в первые годы замужества, — ужасная женщина!
— Рождение сыновей изменило ее взгляды.
— Точно. Ничто так не помогает женщине заинтересоваться будущим страны, как ее собственный сын в роли наследника. Кстати, раз уж мы заговорили о будущем, считай это указом Великого герцога — ты должен прожить еще по крайней мере двадцать лет. Ты мне очень нужен.
Коссимио положил свою огромную руку на плечо Меквеля. Верховный иллюстратор смиренно наклонил голову, чуть заметная улыбка играла на его губах.
— Я попытаюсь, ваша светлость. Но как вы накажете меня, если ничего не выйдет?
— Это не смешно, Квеллито!
— Ты действительно должен ехать?
— Я нужен отцу.
Арриго не прибавил “Наконец-то!”, не хотелось ему говорить такие вещи своей молодой жене после каких-нибудь шести месяцев брака. Он принялся разбирать приготовленные слугой вещи, откладывая ненужные на стул. Форма шагаррского полка — берем, форма морской стражи — нет, настоящие моряки в Диеттро-Марейе будут смеяться над претензией Тайра-Вирте иметь собственный флот. Но костюм напомнил ему об одной из причин, по которой надо было ехать прямо сейчас.
— Мне очень не хочется оставлять тебя, Челла, но надо успеть уехать и вернуться до того, как на море 'начнутся бури.
Мечелла с округлившимися от ужаса глазами стиснула руки у подбородка.
— Море… Ох, Арриго, я даже не подумала, может, ты смог бы добраться по суше?
— И потратить пять недель на дорогу туда и пять — обратно, вместо того чтобы обернуться за неделю?
Он улыбнулся ей через плечо. Она свернулась клубочком в кресле, украшенная пышным кружевом шелковая рубашка оттеняла ее бледное лицо.
— Морской путь совершенно безопасен до начала осенних штормов, а я вернусь домой раньше.
— Домой, — сказала она мрачно, — к ужасной, раздувшейся корове.
Он подошел к ней и, взяв ее стиснутые руки в свои, поцеловал побелевшие суставы.
— Домой, к моей красивой, прелестной жене.
Он встал рядом с ней на колени и приложил руку к ее животу.
— Мне кажется, я чувствую его. Он становится все больше, а ты — все симпатичнее с каждым днем. Когда я вернусь, ты будешь такой ослепительной, что никто не сможет взглянуть на тебя и…
— ..и не удивиться, как это такая толстуха еще может передвигаться!
Хихикнув, она наклонилась поцеловать его. Они находились сейчас на его половине их общих апартаментов, и сегодня они будут спать в его кровати, и не только спать — ведь когда он вернется, беременность уже не позволит им предаваться любви. Ее поцелуи разожгли в нем желание, и он вновь удивился, что со дня свадьбы они ни единой ночи не провели порознь. Арриго никогда не думал, что эта девочка так вскружит ему голову, что он будет опьянен ее стройным телом и золотыми волосами, совсем не такими, как у Тасии.
Внезапно он подумал, каково было бы провести с Мечеллой все эти ночи в красивой, романтической Диеттро-Марейе. Когда эта мысль воспламенила его еще сильнее, он неохотно поднялся с колен, чтобы закончить сборы.
— Обещай, что ты будешь лапочкой, Арриго, когда я стану похожа на корову, которая носит двойню.
— Даже тройню, — поддразнил он, и она опять рассмеялась. — Последним, кто называл меня “лапочкой”, была моя мама, и было мне тогда лет пять.
— Но ты и сейчас похож на маленького мальчика, особенно по утрам, когда ты такой растрепанный и глаза еще совсем сонные.
— Это оттого, что я не высыпаюсь. А кто в этом виноват?
— А что я могу поделать, я так тебя люблю. — В ее наивных голубых глазах мелькнул лукавый огонек. — А ты такой замечательный любовник. В этом-то кто виноват?
— Ты. Ты меня возбуждаешь. Что, по-твоему, лучше, серый плащ или коричневый?
— Коричневый. От него у тебя в глазах такие искорки… Или в этом тоже я виновата?
— Не смотри на меня так, а то я никогда не соберусь. А к утру надо все сложить. Я уезжаю завтра вечером.
Ее голубые как ирисы глаза сразу стали серьезными.
— Так скоро? О Арриго!
— У тебя будет много разных дел. Тебе некогда будет скучать.
— Я буду очень скучать! Не сердись, но я боюсь оставаться здесь без тебя. Все эти люди вокруг… Нет, твоя мать очень добра ко мне, я ей так благодарна, но без тебя мне будет ужасно одиноко!
— Все тебя любят, Челла. Помнишь, что сказал мой отец? Оставайся такой, какая ты есть, и никто не сможет устоять перед твоим обаянием.
— Но без тебя совсем не то, что с тобой. Что я буду делать, если они перестанут меня замечать, как только ты уедешь? Я все еще путаюсь с этикетом. У меня неверное произношение, как я ни стараюсь его исправить. Что, если я сделаю что-нибудь не так?
— Не волнуйся, дорогая, это вредно для маленького. Ты Мечелла — Принцесса Гхийаса. Все рады тебе. Все, что ты сделаешь, будет правильно.
— Я теперь донья Мечелла из Тайра-Вирте, — гордо заявила она. И тихонько добавила:
— Гиллас кажется мне таким далеким.
Арриго сделал то, что делают, наверное, все мужчины, утешая своих жен. Он взял Мечеллу на руки, отнес на кровать и долго предавался с ней любви среди моря шелковых простынь — голубых, как ее глаза.
А когда она уже мирно спала в его объятиях, он подумал, что еще многое мог бы сказать своей прекрасной юной жене. Она была такой чувственной и в то же время застенчивой, такой старательной ученицей в искусстве любви и такой благодарной — все это было совсем ново для него и пьянило не хуже
