нежный и мелодичный. Выражение ее лица не изменилось.
– Садись, – приказал он и махнул рукой на стул.
Она села.
Сарио вдруг увидел свою кровать. Из последних сил, с трудом до нее добрался. Столько всего еще нужно сделать! Научить ее, объяснить… А как насчет еды? Умеет ли она есть? Вдруг она возьмет и просто выйдет из комнаты? И что она понимает? Из чего на самом деле состоит его принцесса Аласаис? Мак, мирт, ирисы, его кровь и ее, то, что осталось от ее прежнего тела… Столько еще нужно сделать.
Но у Сарио не осталось сил. Волшебство отняло все. Он повалился на постель и заснул в то самое мгновение, как его голова коснулась подушки.
Глава 66
В день праздника Имаго небо с самого утра затянуло тучами. Еще до того как встали первые слуги, Рохарио присел за один из длинных столов в банкетном зале и принялся лениво перелистывать пыльные страницы старой книги.
За окном шел дождь – благоприятная погода в начале дня Явления Матери и Ее Сына, которые возникли перед бедным кампонессо и его женой, когда они ранним утром подрезали виноград. Рохарио выглянул наружу сквозь толстое оконное стекло, льющаяся вода слегка искажала окружающий мир.
Последние восемь дней были сплошным мучением. Эдоард почти не разговаривал с ним, а с женщинами вел себя преувеличенно вежливо. Мара едва скрывала беспокойство. Элейна не отходила от мольберта, рисовала борзых и интерьеры Чассериайо. Только Беатрис сохраняла хорошее настроение, и Рохарио все более раздражался ее беспричинным весельем, контрастирующим с его мрачным расположением духа.
Однако, как часто повторяла его дорогая матушка, мрачность не только малосимпатична, но и совершенно бессмысленна. “Ты уже не ребенок, чтобы ходить с таким удрученным видом, Рохарио. Это утомляет меня, приводит в ярость твоего отца, а сам ты становишься совершенно бесполезным”.
Но создавшееся положение пробуждало в нем худшие качества, хотя он и наблюдал за собой со стороны – глупый, упрямый мальчишка, – словно был посетителем Галиерры, заинтересовавшимся какой-то картиной. В этом отношении Матра благословила Эдоарда, коего абсолютно не волновало, как воспринимают окружающие его поведение.
Рохарио вздохнул и начал читать вслух неразборчивый текст книги:
Рохарио замолчал и поднял голову.
Она словно статуя неподвижно застыла в затененном углу возле дверей и слушала его чтение. Ему почудилось, будто в него ударила молния. Это она так действует на него!
– Что вы здесь делаете? – резко спросил он. Она вздрогнула и посмотрела на него, как кролик, готовый в любой момент обратиться в бегство, а потом вышла на середину зала.
– У вас в руках очень старая книга.
– Я нашел ее в библиотеке.
За последние несколько дней Элейна изменилась. Казалось, она перестала быть собой.
– Прошу прощения. Я не хотела вас побеспокоить. – Она двинулась вдоль стены в дальний угол. – Мой брат Агустин прислал мне письмо. Вчера вечером я оставила его здесь…
Почему она оставила письмо в банкетном зале? Сюда редко кто заходит; именно поэтому Рохарио так любил тут посидеть, хотя слуги иногда забывали стирать пыль со столов и скамеек, от чего его одежда пачкалась.
Вдруг Рохарио заметил, куда смотрит Элейна Грихальва, – белый кусок пергамента лежал на дальнем конце стола. Час назад его там не было.
– А вот и оно. – Она схватила письмо. – Еще раз прошу прощения. Сейчас я уйду.
– Нет! Я хотел сказать… в этом нет никакой необходимости.
– Я работаю над портретом Эдоарда.
Она несчастлива. Эта мысль проскользнула в его сознание с дерзостью пятилетнего ребенка, ворвавшегося в помещение, куда ему запретили заходить. Она несчастлива! На несколько мгновений Рохарио потерял дар речи. А Элейна успела подойти к двери.
– Я могу вам почитать, – выпалил он и ужаснулся собственных слов.
Рохарио взял эту книгу потому, что его привлек выцветший и потрескавшийся кожаный переплет, но сверх ожиданий рассказ давно умершего историка о смертельной вражде между екклезией и семьей Грихальва его заинтересовал. Однако Элейна вряд ли захочет слушать историю своей семьи.
Она нервно теребила пергамент.
– Вы хорошо читаете.
Она пытается ублажить его, как это делали и окружающие, постоянно, всю его жизнь.
– Да, – с горечью ответил он, – у меня приятный голос. И вполне сносные художественные способности.
– Эйха, – кивнула Элейна. – Грандтио Кабрал обучал вас живописи…
