вам говорю как криминалист. Кто-то из мудрецов писал: дурак видит выгоду, умный — ее последствия.
— Ой! Голубцы! — воскликнула Алина Максимовна.— Я забыла про голубцы! — Она легко вскочила и выпорхнула из гостиной. И тут же появилась, неся блюдо с голубцами.— Еще бы секунду, и они пригорели. Я вам положу три. Осилите? Приятно смотреть на человека, у которого хороший аппетит.
Голубцы были изумительные, и Фризе чуть было не принялся отпускать комплименты хозяйке, но вовремя вспомнил о том, что у Мавриной есть приходящая прислуга. Скорее всего, голубцы — ее заслуга. Но Алина Максимовна сама разрешила сомнения следователя.
— Голубцы — мое фирменное блюдо. Алеша их очень любил.— Она первый раз назвала покойного мужа Алешей и вложила в это имя столько тепла, грусти, нежности, что Фризе лишь посмеялся в душе над своими недавними сомнениями.
Они выпили лишь по одной рюмке водки, не чокаясь, как и положено пить за усопшего. Выпили молча — любое слово прозвучало бы сейчас фальшиво. Фризе пришлось по душе, что Маврина не настаивала, чтобы он пил еще, не заставляла. Выпивка стояла на столе — ты волен распоряжаться сам.
Она не торопилась рассказывать ему о записях мужа на утраченных страницах. Фризе не настаивал. Ждал. Ждал, несмотря на то, что время уже приближалось к десяти и он представления не имел, как часто ходят по вечерам электрички на Москву. Он лишь позвонил Берте; предупредил, что приедет поздно.
Когда они закончили ужин, Алина Максимовна предложила снова подняться в кабинет.
— Мне будет проще вам все рассказать. Там он и сам мне поможет.
В кабинете горела настольная лампа с зеленым абажуром. Маврина направилась к большому окну, отдернула занавеску. В заснеженном саду горел единственный фонарь на высоком столбе. В отсветах его желтоватого сияния медленно летели к земле крупные снежинки.
— В тот день,— Алина Максимовна горько усмехнулась,— в день юбилея, снег падал стеной. Медленный, пушистый. И — тишина. Даже проклятые самолеты не гудели. Мы с Алешей вышли проводить последних гостей, постояли в саду. Он сказал: «В такой прекрасный вечер и умереть не страшно». И умер через час вот в этом кресле,— она показала на старое кресло с потертыми подлокотниками.— В своем любимом кресле. Счастливый человек.— Она подошла к креслу, провела рукой по спинке. Села. Словно о чем-то вспомнив, положила дневники на журнальный столик.
— Присаживайтесь. Я вас, наверное, раздражаю. Все хожу вокруг да около.— Подождав, пока Фризе сядет, Алина Максимовна раскрыла одну из тетрадей в том месте, где торчала закладка, и протянула ему. Страницы в тетрадке были нумерованы. Фризе посчитал — отсутствовало страниц десять.
— Что за мины расставил на этих страницах Алексей Дмитриевич? Кто боялся на них подорваться?
— В том-то и фокус — там не было никаких мин. Никакой взрывчатки. Чего не скажешь о других страницах. Есть несколько человек, известных писателей, которым публикация дневника могла бы принести несмываемый позор. Эти страницы — целы. Алеша предупредил меня: их имена не должны попасть в прессу…
— Среди них литературный критик Борисов?
— Откуда вы знаете? — Маврина напряглась как струна. Ее темные глаза смотрели теперь с подозрением.— В КГБ мужу обещали этот донос предать забвению. Они все рассказали вам?
— Нет. Даю вам честное слово. Но есть люди, которые все знают. Они не делают из этого секрета и даже строят различные версии, не лишенные здравого смысла.
— Ерунда,— отмахнулась Маврина.— Борисов знал, что муж не собирается публиковать его донос. Кто же вам наябедничал?
У Фризе появилось искушение назвать Огородникова, но он сдержался. Еще начнут выяснять отношения! Он только развел руками, давая понять, что не волен распоряжаться чужими секретами. Но Алина Максимовна не собиралась отступать.
— Герман Огородников? — сказала она, пристально глядя на Владимира.— Он постоянно пасется в прессбюро КГБ. И делал какие-то глупые намеки Алеше. Бедняга. Ему всюду мерещатся интриги. Но сейчас он в трансе. Сдох любимый пес. Наверное, считает, что это козни соседей.
Фризе вспомнил, как дернулся Герман Степанович при упоминании о собаке, и мысленно посетовал на свою оплошность.
— Ладно,— вздохнула Маврина.— Возьмите с собой тетрадь. Вы все поймете. Алеша был счастливый человек. Он постоянно повторял мне строчки Шефнера: «Если помнить все на свете, ставить все в вину судьбе, мы бы, как в потемках дети, заблудились бы в себе». Хорошо, правда?
— Ну, а вырванные страницы? Откуда у вас такая уверенность, что к этому не приложил руку сам автор?
— Когда «скорая» увезла его, я читала Алешины дневники. Все страницы были на месте. Не сомневайтесь.
— Почему же вы не хотите сказать, о чем там говорилось?
— Я разве не сказала? — Маврина резко тряхнула головой, будто сбросила с себя одолевавшие ее сомнения.— На этих страницах Алексей Дмитриевич набросал план своего будущего романа. Какое-то подобие сюжета, черты характеров героев. Несколько блатных фраз. Яркие детали. Он вынашивал идею написать детектив. Даже настоящий триллер. Говорил, что серьезному романисту нечего стыдиться детектива. Приводил в пример Грэма Грина, Пристли, Сомерсета Моэма. Но время шло. Он писал романы, а до триллера руки так и не дошли. Жаловался: никак не найдет достойного сюжета. А недавно он лежал в больнице, познакомился с молодым парнем из какого-то кооператива при мэрии. Парня готовили к операции. Врачи намекнули Алексею, что шансов у кооператора почти нет. Да и парень это чувствовал. И он такого порассказывал мужу! Волосы дыбом! Вернувшись из больницы, муж и сделал эти записи.
— Алина Максимовна, вы не смогли бы восстановить их? Конечно, не дословно. Все, что запомнилось.
— Зачем вам? Парень этот, наверное, умер. Да и рассказал он мужу доверительно. По секрету.
— Я не собираюсь открывать новое уголовное дело. Хочу только понять, почему исчезли эти страницы. Так обещаете?
— Попробую,— нерешительно сказала Маврина.— Только детали я вряд ли смогу передать точно. А имена, наверное, вымышленные.
Фризе поднялся.
— Мне пора. А то опоздаю на последнюю электричку.
— В эти часы у нас можно подхватить такси. Вам повезет, у меня легкая рука. Если бы я знала, что вы без машины! Не отпустила бы шофера.— Взяв со стола одну из тетрадок дневника, Алина Максимовна протянула Фризе: — Вы понимаете, как она дорога для меня?… Может статься, и для литературы. Дневник только для вас, милый Володя. Я вам верю, у вас глаза хорошие.
Они спустились вниз, и Фризе, надев свою яркую пуховку, попробовал положить дневник в карман. Но там уже лежал пистолет и записи Покрижичинского.
— Завернуть в газету? — сказал он, все еще пребывая в смятенных чувствах после «милого Володи». Ни слова не говоря, Алина Максимовна скрылась в гостиной и тут же вернулась с узким черным дипломатом с металлическими ободами по краям и замками с кодом.
— Здесь будет целее,— улыбнулась она.— Мужу подарил его один арабский принц, когда он летал на Ближний Восток. Принц сказал: «Даже агенты спецслужб не смогут узнать, о ком вы пишете свой новый роман, если спрячете рукопись в этом кейсе».
Фризе положил в роскошный кейс тетрадь, достал из кармана бумаги Покрижичинского. Перехватив внимательный взгляд Мавриной, сказал:
— Еще один секретный манускрипт.— Он хотел переложить из кармана и пистолет, да постеснялся вынимать его. Внезапно ему пришла в голову мысль: — Алина Максимовна, в больнице ваш муж, наверное, тоже вел записи? Когда он встречался с кооператором, слушал его рассказы, он же не записывал в дневник?
— Вряд ли Алеша вообще что-то записывал. Может быть, потом? У него была привычка заносить всякие мелочи в записную книжку: незнакомое словечко, бытовые детали, иногда сюжеты.— Маврина, наконец, поняла, к чему клонил Фризе.— Да, да! Сюжеты! Если поискать в его записных книжках, можно,
