управление. У меня поинтересовались, как мое имя и где я работаю, после чего повесили трубку.
Я ничего не понимала. Но полиция была японская, так что за Спуна я не волновалась. Меня больше заботило другое: девушки из нашего заведения прирабатывали проституцией, так что, может, полицейские что-то разнюхали? Особенно усердствовали студентки с Тайваня и из Юго-Восточной Азии.
Я слонялась из угла в угол, взвинченная дальше некуда. Потом налила себе полстакана виски и залпом выпила. «Куда я пойду, если мою лавочку прикроют? Возьмет ли кто еще такую бездарную певичку? Может, на пару со Спуном начать приторговывать наркотиками? Но я же трусиха. Нет, у меня ничего не выйдет…» — бубнила я, сидя на кушетке.
Из радиоприемника лился голос Тины Тернер. Ее огромный рот просто обворожителен, подумалось мне. Я подошла к туалетному столику и достала из ящика красную помаду. Набрав на кисточку толстый слой, нарисовала контуры губ, значительно превосходившие по размерам мои собственные. Потом старательно закрасила всё внутри контуров. Несколько раз промокнула губы салфеткой, оставив на ней алый след поцелуя, а потом наложила второй слой помады, чтобы лучше держалось. Цвет получился очень ярко- красным — даже не вишня, а скорее спелый нектарин. Удовлетворенная результатом, я закурила сигарету.
Посмотрев на себя в зеркало, я решила, что футболка и джинсы «Левис» не соответствуют имиджу, выудила из-под кровати ночной халат из черного шелка и надела его на голое тело. На коже красовались многочисленные царапины от когтей Осборна, халат тоже был весь в зацепках, но я нашла себя чрезвычайно эффектной. Я картинно отставила руку с дымящейся сигаретой, воображая себя героиней какой-нибудь драмы. Тут вернулся Спун.
— Привет, зайка!
Увидев меня, он даже дышать перестал. Потом прыснул. Выражение на его физиономии было какое- то непонятное.
— Страх-то какой! — выдохнул он. — Что, разве сегодня Хэллоуин? Просто консервированный помидор!
У меня слегка испортилось настроение. Но потом мне и самой стало смешно. В самом деле, похоже на помидор!
— Можешь его съесть!
Спун поцеловал меня. От моей помады его губы окрасились ярко-красным. Он нагнулся и посмотрел так, словно хотел прямо вгрызться в меня. Затем прижался губами к бедру. От его поцелуев на ногах оставались алые отпечатки. Ощущая кожей красные метки, я погладила Спуна по курчавым волосам — и едва не расплакалась.
— Спун…
Спун открыл рот, собираясь что-то ответить, но теперь я уже никогда не узнаю, что именно. Потому что в этот момент раздался проклятый телефонный звонок. Звонили не из полиции, а из какого-то посольства (в голове у меня все смешалось, и я не разобрала, из какого именно, скорее всего, о такой стране я и слыхом не слыхивала). Мужской голос попросил Джозефа Джонсона. Я страшно удивилась. Оказывается, у Спуна есть вполне нормальное христианское имя!
Спун подлетел к телефону.
— Everything all right![7] — сказал он. Потом положил трубку и со счастливой улыбкой добавил: — Бэби, нам крупно повезло.
Но я даже не улыбнулась, охваченная каким-то недобрым предчувствием. Я, не мигая, смотрела на светящегося от счастья Спуна, как на неодушевленный предмет.
И тут раздался звонок в дверь. Сердце у меня оборвалось. Дрожа от страха, я взглянула на Спуна, ожидая его указаний. Он сделал знак глазами: пойди, открой! Мне было ужасно неприятно идти открывать дверь в таком виде. Как проститутка какая, у меня даже слезы на глазах выступили. Но я, поплотней запахнув халат на груди, нехотя отворила.
За дверью стояло человек пять полицейских в штатском. У женщины, явно иностранки, была очень смуглая кожа. Двое — пожилые японцы, еще двое — молодые американцы.
Первым начал японец.
— Ты знаешь этого человека? — Он не спеша достал фотографию Спуна и показал ее мне. Фотография была скверная. Спун вышел плохо, поэтому я не ответила.
— Я спрашиваю, ты его знаешь? Не ври! Он наверняка здесь. — Полицейский говорил негромко и спокойно, но со скрытой угрозой. Мне он не дал и рта открыть.
— Что вам нужно?
Полицейский помахал перед моим носом черной корочкой удостоверения. Оно было прикреплено шнурком к пиджаку. Когда он доставал свою книжечку, мелькнул пистолет. Меня затрясло.
От страха я онемела. Они молча оттолкнули меня и прошли в комнату прямо в уличной обуви.
Спун уже почуял неладное и затаился в задней комнате, но они бесцеремонно открыли дверь.
Из комнаты донеслись звуки потасовки. Потом раздался пронзительный вопль Спуна.
— Она не при чем! Закройте дверь!
Я застыла на пороге. Опомнившись, я взглянула в зеркало. В лице у меня не было ни кровинки, только пятна помады обманчиво алели на белой коже. На губах красовалась нарисованная улыбка.
Через некоторое время все пятеро вышли из задней комнаты.
— Он хочет поговорить с тобой, — сказал пожилой японец. — Мы будем ждать пятнадцать минут, не больше. Можешь войти.
Я вежливо поблагодарила. От чудовищного напряжения у меня дрожали коленки.
— Спун…
Он молча сидел на кровати. Все, что было за это время, происходило на этой самой кровати. Больше мне не придется ни плакать на ней, ни смеяться.
Уже смеркалось. А ведь сегодня я решила приготовить для Спуна ребрышки, даже разморозила мясо на нижней полке холодильника. Я посыпала его красным перцем и обложила помидорами.
Я запеку это пряное мясо в маленькой духовке… Так. Лаврушка, несколько листиков. Помолоть черный перец. Спун до сих пор не удосужился купить пресс для чеснока, так что придется мелко-мелко порубить его ножом. Теперь имбирь… паприка, мускатный орех… в общем, все приправы, какие только есть под рукой…
Липкое, подозрительного вида мясо начинает запекаться и источать восхитительный аромат, покрываясь румяной корочкой. Когда косточки приобретают красновато-черный оттенок, я гашу огонь, но оставляю мясо в духовке. Пусть доходит. Поставить на стол бутылку красного вина, достать бумажные салфетки — много салфеток — и позвать Спуна. На противне стоит лужица жира, стекшего с ребрышек, он будит во мне просто волчий аппетит. Я смазываю им поджаренные тосты и кладу их в корзиночку.
Спун обгладывает ребра, срывая с них мясо своими острыми зубами. С губ стекают капельки сока и падают в бокал с красным вином. Коснувшись вина, они превращаются в шарики и плавают на поверхности. Маленькие шарики, притягиваясь друг к другу, сливаются в большие шары. Вино американского производства, дешевое игристое вино, и кажется, что шарики жира, увлекаемые бурлящими пузырьками газа, исполняют какую-то пляску. Спун категорически не желает пользоваться салфетками, а потому ногти на его пальцах, которые держат ребрышки, блестят, как скорлупа неочищенных каштанов.
Я успеваю съесть только одно ребрышко, а Спун уже подчистил все остальное, так что я просто зверски голодна. Тогда я начинаю облизывать его пальцы, покрытые жиром и соком, один за одним, заглядывая ему в лицо. При этом Спуну жутко хочется оттрахать меня, это очевидно. Такое уж у него выражение на лице. Ну, что теперь, Спун?…
Такие вот ужины были самой большой роскошью, какую мы могли себе позволить.
— Так что мне теперь делать с мясом?… — спросила я со слезами на глазах. — Придется наверное, выбросить, да? Жалко…
Я села на пол и заплакала. Я рыдала в голос.
— Мне так хотелось мяса… — выдавила я.
Заходясь рыданиями, я стала припоминать все те блюда негритянской кухни, что мне довелось есть вместе со Спуном. Ужасно вредные, но такие восхитительно вкусные. Копченые свиные ножки, тушенные с
