У Спуна никогда не было золотой середины. За время совместной жизни со Спуном я усвоила одну вещь: некоторым людям не дано есть простую, здоровую пищу. Спун бывал либо слишком сладким, либо слишком острым. Или слишком жирным. Кажется, что ты купаешься в приторно-сладких сливках — а тут тебя с головы до ног окатывают острым перечным соусом! Мой организм не знал, как реагировать на подобные сочетания, он воспалялся, в нем зрел нарыв.
— Черт! Все козлы, только и пытаетесь сделать из меня дурака! Все через одно место…
— Я вовсе не делаю из тебя дурака. Потому что ты уже дурак. Но ты такой славный… Удивляешься, да? Но я люблю тебя, такого. Правда, люблю.
Спун даже задохнулся и уставился на меня.
Сейчас ударит!..
Я зажмурилась и сжала губы, чтобы он ненароком не вышиб мне зуб. Двух коренных я уже лишилась. Спун выбил их своей огромной ручищей. Той же бесстыдной ручищей, что ласкала и гладила мое тело, погружая в истому.
Но удара все не было. Спун обнял мою голову и поцеловал меня в губы. Я извивалась и корчилась, пытаясь высвободиться, но пальцы Спуна крепко держали меня за подбородок. В рот мне, словно дурная кровь, вливался запах алкоголя и марихуаны. Он проникал в меня тонкой струйкой, разливаясь по телу.
— Как же я тебя чувствую, Спун…
Спун вдруг резко выпустил меня. Его начало рвать. Я потащила его на себе в ванную, принялась гладить по спине. По его перепачканным кровью щекам ползли слезы. Желудок уже исторг все, что в нем было, но Спуна продолжало рвать желудочным соком вперемешку с кровью. Я массировала ему спину, словно пытаясь вдохнуть мужество в смертельно больного, обреченного человека.
Жалкий, рыдающий Спун. Чем еще я могу помочь? В конце концов, я же не нянька…
Вытащив у Спуна из кармана серебряную ложку, я принялась подбирать с пола то, что он наблевал. Собирала и сбрасывала в мусорное ведро. Мне страшно хотелось поведать Господу Богу о том, что серебряной ложкой, оказывается, можно черпать даже блевотину.
Я убрала с пола осколки стекла и, оставив Спуна умываться в ванной, легла в постель. Когда вернулся чистенький, свежеумытый Спун и окликнул меня виноватым голосом, я притворилась, что сплю, и ничего не ответила.
— Я так хочу тебя трахнуть! Но ты, наверное, мне не дашь сегодня…
Другого способа общения он просто не знает!
— Я хочу трахнуть тебя… Ким! Я хочу сделать тебе хорошо… Ты что, спишь? Спишь… Shit! Ну раз ты сказала, что я хороший, дай хоть прижаться к тебе!
Спун подкатился ко мне под бочок и задышал мне в спину.
— Ты же можешь меня изнасиловать!
Спун с изумлением уставился на меня. Я улыбнулась, нарочито оскалив зубы, чтобы он в темноте не усомнился в моих желаниях.
И тотчас же Спун перестал походить на обиженного ребенка.
6
С тех пор, как началась наша совместная жизнь со Спуном, я дважды переспала с другими мужчинами. Но вовсе не потому, что мне хотелось секса с кем-то еще.
Просто временами меня начинало глодать смутное беспокойство. Я что-то слишком «запала» на Спуна. Мне было страшно, что я превращусь во фрагмент головоломки под названием «Спун».
После работы я заглянула к одному своему дружку, с которым у меня были легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Он был моим «соучастником», и я была для него примерно тем же. В тот вечер он проделал со мной все, что обычно, он отлично знал мою душу и тело, однако я ушла от него странно разочарованная. Я поняла, что уже начала впадать в наркотическую зависимость от Спуна. Когда я вернулась домой, Спун крепко спал, лежа ничком поверх покрывала. На полу стоял стакан с джином. При виде голых ног Спуна я разрыдалась.
— Ким… Что случилось? Ты что, плачешь? Да что с тобой? Тебя кто-то избил?
Спун проснулся оттого, что мои слезы капали ему на ноги. Похоже, он считал, что я могу плакать только в двух случаях: когда занимаюсь любовью и когда меня бьют.
— Ничего со мной не случи-и-лось…
— Тебя кто-то обидел!
— Нет… Просто мне стало так тоскливо, так плохо без тебя…
— А, ну это понятно. Само собой.
Что значит — «само собой»? Но он, не дав ничего прояснить, потащил меня в постель и принялся сдирать с меня одежду, словно разрывал пакетик с карамелью. Потом его язык принялся вылизывать мое тело — и вдруг замер, словно окаменев. Я посмотрела на себя — и похолодела. На груди красовался лиловый засос.
Спун был так ошеломлен, что даже пальцем не тронул меня. Его руки, державшие меня за плечи, тряслись мелкой дрожью. Ну, в этот вечер мне предстоит расстаться с жизнью. Я собрала все свое мужество и посмотрела прямо в лицо Спуну. Я думала, что увижу бешеные от ярости, сумасшедшие глаза, но в них плескались отчаяние и безнадежность.
Спун, не смотри на меня
— I AM SAD! I AM SAD![4] — отстукивало сердце Спуна, словно телетайп.
По моему лбу потекли струйки холодного пота. Я не должна допускать, чтобы он смотрел на меня с таким выражением! Пусть лучше он до конца своих дней остается бесчувственным идиотом… Я выжала из своих мозгов все, что только смогла.
— Спун, — сказала я, — если ты будешь ставить мне засосы на такие места, я не смогу носить открытые платья! Будь осторожней, очень тебя прошу.
— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…
Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.
Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.
Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.
Я люблю этого оболтуса!
При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.
Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.
— Ты чего?
— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.
При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.
— Я знаю. Я же сказал, это само собой.
Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».
Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун
