последовала жена. Судно двигалось, и мужчине удалось забросить на палубу только два чемодана из всего багажа и запрыгнуть самому.
– Все из-за этой проклятой машины, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал мужчина.
– Но все-таки вы успели, – заметил я.
Вы говорите по-английски? – удивился он. – И куда вы направляетесь? Господи, дурацкий вопрос, простите, – рассмеявшись, добавил он.
Его жена в растерянности смотрела на чемоданы.
– Ты оставил самые нужные вещи, дорогой, – проворчала она. – Пропал весь мой гардероб.
– Прости, дорогая. У меня времени было в обрез.
Мы медленно вышли в реку, развернулись и поплыли к устью, до которого было свыше девяноста километров. Нас обогнали несколько судов с беженцами. На причалах, на улицах, тянущихся вдоль реки, мы видели толпы людей, обтекающих длинные вереницы машин, привозящих с севера тысячи беженцев. Теперь, узнав о капитуляции Франции, они уже никуда не стремились, возможно, они даже растеряли свой страх перед немцами. Впереди их ждали годы оккупации. Мы, покидавшие Францию, по-другому отнеслись к ее поражению. Мы следовали в страну, о которой большинство из нас знало лишь понаслышке. Мы плыли в неизвестность.
Оставшаяся часть дня, пока судно медленно двигалось к устью Гаронны, была потрачена на составление списка пассажиров. Всего на борту оказалось четыреста семнадцать пассажиров и тридцать два члена судовой команды. Более половины беженцев составляли поляки; второй по численности была группа чехов, остальные были голландцы, бельгийцы и французы. Ну и английская семья, попавшая на судно в последний момент.
Женщин и детей разместили в кубриках, а мужчины заняли не только палубы, но и все укромные уголки. С пресной водой проблем не было: на судне она имелась в достаточном количестве, а вот с продовольствием было намного хуже. Судно шло обратно с грузом (в трюмах находилось несколько сотен тонн арахиса), который французские докеры отказались разгружать. Нам сказали, что мы можем есть орехи сколько душе угодно. Довольно скоро стало ясно, что два гальюна не могут удовлетворить потребности всех находящихся на борту людей, и для мужчин на корме отгородили «специальное место».
Около десяти вечера мы бросили якорь южнее Руайана, в устье Гаронны. Французский лоцман отказался сопровождать нас дальше, заявив, что устье заминировано, а он не собирается кончать жизнь самоубийством. Матросы, доставившие его на берег на одной из спасательных шлюпок, вернулись с известием, что в Руайане уже появились немецкие моторизованные части.
– Если они воспользуются артиллерией, нам крышка, – растерянно пробормотал кто-то на палубе.
– А что по этому поводу думает капитан? – спросил я одного из членов команды.
– Он хочет дождаться утреннего прилива. Нет смысла пытаться пройти ночью без лоцмана. Мы поплывем утром. Может, удастся пристроиться в фарватер к крупному судну, – и он указал в сторону стоящего на якоре в нескольких кабельтовых от нас большого лайнера.
Я набил карманы орехами, нашел теплое местечко рядом с машинным отделением и заснул.
Ночь была холодной, но благодаря теплому воздуху, проникавшему сквозь решетку, я не замерз. Я просыпался несколько раз за ночь и видел, что звезды меняют положение на небе. Судно мерно покачивалось; вода постепенно прибывала. Дважды за ночь с северного берега доносились пулеметные очереди. Ближе к утру в небе появились низко летящие самолеты, но в темноте я не смог разглядеть их опознавательных знаков. Затем меня разбудил женский голос, жалующийся на холод.
– Здесь тепло, – сказал я. – Ложитесь рядом со мной.
Она легла рядом, и я, не открывая глаз, обнял ее, прижал к себе, и мы заснули.
Спустя несколько часов я проснулся от криков, доносившихся с капитанского мостика, и топота бегущих по палубе людей. Наступило утро, и, судя по всему, судно собиралось сниматься с якоря.
Я хотел встать, но женщина еще спала, и мне стало жалко ее будить. Я заглянул ей в лицо... и рассмеялся. Она закрыла глаза шляпой с перьями, а нижняя часть лица, белая блузка и элегантный костюм были покрыты слоем сажи, всю ночь летевшей из трубы.
Мой смех разбудил женщину. Она села и с недовольным видом посмотрела на меня:
– Что вас так рассмешило?
– Ничего особенного. Просто я посмотрел на вас, и все, – ответил я. – Вами что, чистили ночью дымоход?
– Почему вы так решили? Уж если кем и чистили дымоход, так это вами. – При этих словах она достала из кармана маленькое зеркальце. – Вот, полюбуйтесь!
Я посмотрел в зеркальце и расхохотался.
– Теперь ваша очередь, – протягивая женщине зеркальце, сказал я.
– Какой ужас! – вскрикнула она, закрыла руками лицо и застонала.
Мимо нас в это время проходил матрос из машинного отделения со стопкой чистой ветоши. Я попросил у него несколько тряпок и, приказав женщине сидеть не двигаясь, вытер сажу с ее лица.
– Знаете, а вы, оказывается, очень симпатичная, – сообщил я. – Как жалко, что я не знал этого раньше.
– К сожалению, не могу ответить тем же, – парировала она.
У нее еще осталось несколько черных пятен на лице, и эти пятна вместе с гневным выражением лица и нелепой шляпкой вызвали у меня новый взрыв смеха.
– Ненавижу вас! – заявила она, отодвигаясь подальше.
– Очень жаль, но я ничего не могу сделать с собой. Вы такая забавная.
– Противный невежда! – крикнула она. – Вы... вы черная обезьяна! Вот вы кто.
– Меня зовут Стефан. А могу я узнать, как зовут пани? – с притворной официальностью спросил я.
– Не скажу!
– Но вы просто обязаны сообщить мне свое имя. В конце концов, мы провели вместе большую часть ночи. Причем на виду у всех.
– Я очень замерзла.
– Должен заметить, что впереди еще несколько ночей, и не менее холодных.
– Я не подойду к вам, даже если буду умирать от холода, – заявила она, делая попытку встать.
Это оказалось не так-то просто. У нее были туфли на высоких каблуках, и один каблук застрял в решетке. Она вынула ногу, попыталась вытащить каблук, и тут туфля провалилась в машинное отделение.
– У меня больше нет туфель. Это единственная пара. Пожалуйста, достаньте туфлю.
Я спас упавшую туфельку, и мы заключили мир во время завтрака, состоявшего из воды и арахиса. Ее звали Галина. Она певица. У нее сопрано, и она пела во Франции. Как и мы, она сбежала без вещей, не считая тех, что были на ней.
Тем временем судно поднимало якорь и медленно двигалось к устью реки. Капитан, зная, что у нас есть пулемет, попросил занять позицию на спардеке[39].
На корме боцман с несколькими беженцами устанавливали деревянный макет, по цвету и внешнему виду напоминавший четырехдюймовое орудие. Рядом с макетом расположился орудийный расчет.
– Может, удастся обмануть немцев, – посмеиваясь, сказал капитан.
На палубе выстроилось несколько очередей: одна – за пресной водой, другая – за едой для детей, а третья – в два имеющихся на борту гальюна.
С моего места, где я залег с пулеметом, был прекрасный обзор. Я видел наше судно, оба берега Гаронны, несколько судов за кормой и впереди, примерно в восьми сотнях метров от нас, огромный лайнер. Если немцы действительно вошли в Руайан, подумал я, то они, конечно, обстреляют нас, хотя их основной целью наверняка станет лайнер. Устье реки заминировано, и нам будет очень сложно пройти без местного лоцмана. Кроме того, люфтваффе вряд ли оставят в покое суда, выходящие из Бордо.
Я смотрел на стоявший впереди лайнер и вдруг увидел, как у его борта, обращенного к порту, взметнулся в небо столб воды. Мгновение спустя до нас докатился звук подводного взрыва.
Лайнер подорвался на мине!
– Поднять якорь! Полный назад! – крикнул капитан.
Судно затрясло как в лихорадке. Раздался скрежет якорной цепи, и на поверхности появился
