Ямадзаки.
Теперь О-Сэн стало ясно, почему так странно вел себя Сёкити: не пытался ее разыскать, не кинулся к ней при встрече, не обрадовался, увидев ее живой и здоровой. Мало того, из-за глупой ошибки, из-за наговора он готов с ней порвать. Этот проклятый Гондзиро — наверное, он давно уже доносил на нее, передавал Сёкити всяческие сплетни. Его ведь часто посылали в Осаку, а там он встречался с Сёкити, бесстыдно врал. А тот поверил в эту ложь. Как же объяснить Сёкити, как доказать, что ему про нее мерзко налгали? Надо не поддаваться гневу, объяснить все спокойно, тогда он поверит, должен поверить, думала О-Сэн.
— Этого малютку я подобрала ночью во время пожара, — заговорила она. — Видно, родители его погибли. Вокруг все было охвачено пожаром, огонь подступал все ближе. Не могла же я бросить живое существо на произвол судьбы! Поверь, Сёкити, я говорю правду. Я честно ждала тебя, как обещала.
О-Сэн закрыла руками лицо и горько зарыдала. Сёкити долго молчал, холодно наблюдая за плачущей О-Сэн, потом тихо и как-то отрешенно промолвил:
— Если то, что ты говоришь, правда — оставь ребенка. Раз ребенок не твой, ты сумеешь это сделать. Оставь его сегодня, а завтра я приду, чтобы в этом удостовериться.
О-Сэн подняла к нему мокрое от слез лицо, горестно сжала губы и, глядя на него безумными глазами, кивнула.
— Понимаю, -— трепещущим голосом прошептала она. — Я сделаю так, как ты требуешь, Сёкити.
Тот день О-Сэн провела как во сне. Она то и дело подбегала к Котаро, обнимала его и шептала на ухо ласковые слова. Потом сходила в лавку, купила ему сладостей, птицу-совку, вырезанную из китайского мисканта, собачку из папье-маше.
Да, Сёкити прав, думала она. Почему бы ему там, в далекой Осаке, не поверить сплетням Гондзиро? Любящий человек всегда близко к сердцу принимает все, что касается любимой, ему свойственно сомневаться. Тем более теперь, когда он увидел ребенка, которого она воспитывает. И он будет верить, что это ее ребенок, до тех пор, пока она не докажет обратное. Когда она спросила о его намерениях, он сказал, что, может быть, останется здесь. Значит, если она опровергнет лживые сплетни, он будет с ней, и они заживут вместе в этом доме.
— Прости меня, — шептала она, крепко обнимая малютку. — Но если ты останешься со мной, я буду несчастлива. Из дальних краев вернулся человек, которого я так долго ждала. Он очень мне дорог, без него я просто не смогу дальше жить. Пойми меня, Котаро, и прости.
Когда-то она буквально вытащила его из огня, стоя по пояс в воде, прикрывала своим телом — лишь бы спасти это начинающее жить существо. И потом, не сознавая, что с ней происходит, не умея даже поменять пеленки, она все же — правда, не без помощи других — вырастила его. Конечно, все произошло благодаря случайному стечению обстоятельств, но она воспитывала малютку не просто из чувства долга. А может, будет лучше, если теперь кто-то другой возьмет к себе Котаро и если он исчезнет из ее жизни, это принесет ему счастье?
— Да, Котаро, тебя, наверно, подберет богатый человек и воспитает лучше, чем бедная О-Сэн.
На ужин она купила яиц и сварила белый, очищенный рис с овощами. Потом вытащила из шкафа большой узел, который передала ей О-Цунэ в ту ночь, когда началось наводнение. О- Сэн рассчитывала отдать его родственникам О-Цунэ и Кандзю, но никто из них не пришел, и узел так и лежал неразобранным. Она хотела что-нибудь подобрать для Котаро, но ничего не нашла подходящего и тогда вдруг вспомнила про узел. В нем были вещи, принадлежавшие О-Цунэ, — не такие уж дорогие, но сравнительно новые: кимоно с короткими рукавами, добротная накидка, пояс для кимоно из камчатой ткани, два нарядных нижних кимоно, которыми О-Цунэ, по-видимому, пользовалась в молодости. Она отобрала несколько вещей, добавила к ним стиранное детское белье, игрушки, сладости, связала все это в небольшой узел и, когда все уже было подготовлено, села с мальчиком ужинать.
— Кушай больше, Котаро. Кто знает, когда тебе удастся поесть в следующий раз, — приговаривала она.
Мальчик ухватил деревянную ложку и, радостно улыбаясь, стал уплетать содержимое тарелки. Он еще не научился самостоятельно управляться с ложкой и разбрызгивал кашу по столу. Обычно О-Сэн отбирала у него ложку и сама кормила его. Мальчик плакал, требуя ложку обратно. Сегодня она не стала этого делать — пусть ест, как умеет. Потом О-Сэн быстро проглотила остатки остывшей каши, поела немного риса с овощами и убрала со стола.
Около семи вечера она посадила Котаро за спину, подхватила узел и вышла из дому. Миновав небольшой сад позади дома, О-Сэн, постоянно оглядываясь, как бы ее не заметили соседи, выбралась на улицу и пошла к храму Сэнсодзи. Был безветренный и сравнительно теплый для осени вечер. Наверное, поэтому многие вышли на улицу подышать свежим воздухом, из чайных домиков доносились песни захмелевших посетителей.
Ни о чем не надо думать, только молиться о счастье Котаро, повторяла про себя О-Сэн, пытаясь заглушить голос сердца, бившегося так, что казалось, вот-вот оно выскочит из груди. О-Сэн сжала губы и пошла вперед, то и дело оглядываясь, словно за ней гнались по пятам.
Добравшись до Сэнсодзи, она долго бродила по прихрамовому двору, пытаясь отыскать подходящее место.
— Нет, у меня не хватит решимости оставить здесь Котаро, — пробормотала она, внезапно остановившись.
Да и есть ли вообще в этом мире подходящее место, где можно было бы бросить ребенка на произвол судьбы. Но все же надо решиться — ведь она для этого сюда и пришла...
Она огляделась вокруг. Впереди возвышался небольшой холм с башенкой, под крышей которой висел колокол. Рядом был пруд... Знакомое место. О-Сэн вспомнила, как в детстве приходила сюда поглазеть на карпов и черепах. Здесь, решила она и стала поспешно развязывать ремешок, которым Котаро был привязан к спине. Она осторожно взяла на руки ребенка и тихонько опустила его на землю. Он еще не проснулся, но инстинктивно уперся в землю ладошками, как это делают котята.
— Спи, Котаро, спи и не капризничай, — прошептала О-Сэн.
Она приподняла малютку, ласково коснулась ладонью его щеки и, закутав в теплую куртку, снова опустила на землю.
— Прости меня, Котаро, — шепнула она. — Пусть тебя подберет добрый человек. Ты остаешься здесь ради меня, а значит, и тебе воздастся за доброе дело. Я буду всю жизнь молиться за тебя.
Она высвободила руку, которой придерживала спину Котаро, придвинула поближе узел с вещами и улеглась рядом, чтобы Котаро поскорее уснул.
Издалека донеслась песня — ее пели загулявшие в чайном домике гости. С той стороны слышались звуки сямисэна. Убедившись, что Котаро крепко уснул, О-Сэн тихонько поднялась. Ноги подкашивались, в горле пересохло.
— Ну вот и все, теперь надо поскорее уйти, — пробормотала она и быстро пошла прочь.
Когда О-Сэн уже удалилась на значительное расстояние, ей вдруг показалось, что она слышит плач ребенка, и следом отчетливо донеслось: «Мама!» — как будто Котаро прокричал это слово прямо ей в ухо... Вот он ухватился за ее плечи ручонками, прижался к ней дрожащим тельцем и как-то странно смеется: «Ха-ха, мама идет — и я иду с ней. Ха-ха!» Именно так он смеялся, когда они бежали из дому, спасаясь от наводнения. Ему было страшно, но он смеялся... Ноги у О-Сэн подкосились. Она остановилась, не в силах сделать и шага, и горестно застонала.
— Прости меня, Котаро, прости, — закричала она и заткнула уши, но голос малютки продолжал доноситься до нее, болью отдаваясь в груди: «Мама, прости! Котаро хороший мальчик. Ха-ха-ха».
О-Сэн почувствовала, как волосы у нее на голове встали дыбом. Она дико вскрикнула и помчалась обратно.
Котаро плакал. Он высвободился из куртки и полз по земле в ту сторону, куда она ушла. Его головка при каждом движении приподнималась и снова клонилась к земле, по щекам текли слезы, и он все время звал ее: «Мама, мама!» О-Сэн подхватила его и, не помня себя, закричала:
— Прости меня, Котаро, я нехорошо поступила. Прости твою глупую маму!
Она сунула его ручонки за пазуху, высвободила грудь, прижала к ней его губы и, плача, бормотала:
— Больше никогда тебя не брошу! Ты мой ребенок, Котаро! Разве не я тебя вырастила? Что бы ни случилось, я тебя не оставлю. Даже если этого потребует Сёкити. Ты слышишь меня, Котаро? Мы всегда будем вместе...
Мокрым от слез лицом малютка прильнула к груди О-Сэн. Крепко прижимая его к себе, она закутала его в куртку, подхватила узел и пошла к дому.
На следующее утро, когда О-Сэн с Котаро за спиной развешивала для просушки белье, появился Сёкити. Криво усмехаясь, он некоторое время наблюдал за ней, потом подошел поближе.
Сделав над собой усилие, О-Сэн улыбнулась и, глядя ему в глаза, сказала:
— Прости меня, Сёкити. Вчера вечером я ходила к храму Сэнсодзи, чтобы оставить там ребенка, но...
— А разве это не он у тебя за спиной?
— Я попыталась оставить, но не смогла... А ты сам смог бы, Сёкити?
— Теперь мне все ясно, — пробормотал он.
— Почему ты мне не веришь?! — воскликнула О-Сэн, с трудом пытаясь удержать слезы. — Когда-нибудь ты все равно узнаешь правду. А я буду тебя ждать.
Не произнеся ни слова, Сёкити повернулся и пошел прочь.
— Я буду ждать, Сёкити! — дрожащим голосом крикнула ему вслед О-Сэн.
Сёкити даже не обернулся.
Часть третья
В начале декабря Котаро заболел корью. Незадолго до этого распространились слухи, что в Торигоэ началась эпидемия оспы, и О-Сэн, регулярно доставлявшая готовую работу в мастерскую Саносё, вначале
