О-Сэн лишь спустя полмесяца. Все это время она провела как во сне, преследуемая мучительными галлюцинациями. Особенно часто ей слышался тот самый умоляющий голос. Она помнила каждое слово и после того, как сознание вернулось.
В эти дни О-Сэн была неспособна ни готовить, ни заниматься другими домашними делами — лишь присматривала за Котаро. Когда хотелось спать, она просто валилась на пол и засыпала, не удосужившись даже постелить постель. Дважды приезжал Мацудзо, но при его появлении О-Сэн приходила в ярость, топала ногами, требуя, чтобы он немедленно покинул дом, иначе Сёкити, не дай бог, узнает о его посещении и перестанет ей верить... Мацудзо оставлял привезенные им овощи и немного денег и смущенно уходил. В течение двадцати дней все заботы легли на плечи О-Мон. Она готовила пищу, ходила за покупками, стирала. О-Сэн по-прежнему оставалась в невменяемом состоянии, нередко вставала среди ночи и рвалась на улицу. Так что О-Мон после тяжких дневных хлопот не было покоя и по ночам.
Однажды в сентябре, когда О-Мон стирала одежду Котаро, к ней подошла О-Сэн и спросила, какой сегодня день.
— Одиннадцатое сентября, а послезавтра все пойдут любоваться луной, — ответила О-Мон.
— Так, значит, уже сентябрь, — прошептала,О-Сэн, и вдруг слезы градом покатились у нее из глаз.
— Что с тобой? — испуганно воскликнула О-Мон. О-Сэн махнула рукой и спокойно сказала:
— Все в порядке, не беспокойся. Кажется, я выздоровела.
— Какое счастье, О-Сэн!
— Вот уже несколько дней, как в голове у меня прояснилось, но я не хотела тебе говорить — не была уверена. И лишь сегодня я наконец поняла, что здорова. Со мной ведь и прежде случалось такое, и я теперь в точности знаю, когда болезнь проходит. Прости, О-Мон, тебе пришлось взять на себя все заботы по дому.
— А я ничего особенного не делала. Главное — ты выздоровела, но пару дней еще отдохни, чтобы окончательно прийти в себя.
— Нет, со мной все в порядке — я это чувствую. А вот ты нуждаешься в отдыхе. Я себе не прощу, если из-за этих хлопот тебе станет хуже. Поэтому укладывайся в постель — теперь мой черед ухаживать за тобой.
Спустя два дня, тринадцатого сентября, ночью, удостоверившись, что О-Мон и Котаро крепко уснули, О-Сэн потихоньку оделась и вышла из дома. Высоко в небе пряталась за барашками облаков луна. Было уже за полночь, и в окнах домов, закрытых ставнями, не было видно ни огонька. О-Сэн направилась к набережной Янаги.
Она остановилась невдалеке от того места, где река Канда впадает в Сумиду. Именно здесь в ту ночь они с дедушкой и Котой спасались от пожара. Тогда там был склад камней, теперь их убрали и вдоль берега высадили молодые ивы.
О- Сэн присела и предалась воспоминаниям. Вот здесь были сложены камни, около которых они прятались... Чуть поодаль — край облицованного камнем берега, держась за который О-Сэн вошла в воду... Кажется, тогда было время отлива...
Она закрыла глаза, прижала ладони к щекам и замерла... Ей хотелось вновь услышать тот голос. Тот самый голос, который слышался ей во время галлюцинаций. Теперь она могла повторить каждое слово, каждую интонацию... Среди языков пламени и завывания ветра он шептал ей на ухо: «Я очень хотел, чтобы ты стала моей женой, мечтал об этом. Без тебя я не видел смысла жизни... С семнадцати лет я думал только о тебе. Представляешь, как я страдал, чувствуя, что ты ко мне равнодушна. Я прекрасно понимал это, но был не в силах отказаться от встреч с тобой. Все надеялся, что когда-нибудь и ты меня полюбишь. Подбадриваемый этой надеждой, я продолжал ходить к вам, подавляя в себе мужскую гордость. Однако в твоем отношении ко мне никаких перемен не произошло. Мало того! Однажды ты вообще запретила мне посещать ваш дом... Тебе не понять, какие чувства охватили меня, когда я услышал твой отказ. Ты даже не представляешь, как я мучился, как страдал...»
О-Сэн застонала.
— Кота! Теперь я по-настоящему поняла твои страдания, — прошептала она.
Наконец для нее разом все прояснилось. Да, лишь один Кота действительно любил ее. Вздорный, подчас даже грубый, он всегда — ходили ли они в храм помолиться или посещали театр — чем- нибудь ее одаривал... Может, от застенчивости, вручая ей подарок, он сердито говорил: «Вот, возьми». Уж если специально дарил, мог бы вести себя помягче, повежливей. Но, думая так, О-Сэн, как правило, обращалась с просьбами именно к Коте. А Кота всегда исполнял любое ее самое ничтожное желание. А сколько он проявил заботы, когда дедушка слег! И что же получил в ответ? Безразличие О-Сэн, запретившей Коте посещать их дом.
Можно представить, каково мужчине слышать такое, а Кота превозмог себя и, когда начался пожар, примчался на помощь. Разве не он сказал тогда, что спасет О-Сэн, чего бы это ему ни стоило? И сдержал слово, хотя сам при этом погиб. Все его действия, все поступки пронизывала беспре дельная любовь к О-Сэн.
Почему же она, О-Сэн, отвергла любовь Коты? Должно быть, потому, что любила Сёкити и тот отвечал ей взаимностью. Но в самом ли деле Сёкити и О-Сэн так любили друг друга? Что, собственно, так уж их связывало, если взглянуть правде в глаза? Она, вне всякого сомнения, сочувствовала Сёкити — особенно после того, как хозяин мастерской выбрал в приемные сыновья Коту. Она видела, как пал духом Сёкити, и пожалела его. Но разве это чувство можно назвать любовью? А когда перед отъездом в Осаку он назначил ей свидание на набережной и неожиданно попросил ждать его возвращения? Да, она согласилась ждать, но это было всего лишь реакцией потерявшей голову семнадцатилетней девушки, вызванной все тем же сочувствием. И лишь когда Сёкити уехал, нет-нет, гораздо позднее, когда она получила из Осаки письмо и прочитала его, она поняла, что любит, и дала себе зарок: что бы ни случилось, ждать его возвращения.
Уезжая, Сёкити предупредил, что в его отсутствие к ней будет подкатываться Кота. И О-Сэн, верная своему слову, отказалась выйти за Коту замуж, отвергла его помощь и взяла надомную работу, чтобы хоть как-то содержать себя и больного деда... И все потому, что любила Сёкити и верила, что он отвечает ей взаимностью. Но в самом ли деле Сёкити любил ее? Да, в их отношениях возникали сложности, но настолько ли были они велики, чтобы Сёкити потерял к ней доверие? Они дали слово друг другу. О-Сэн честно ждала его возвращения, а вот он женился на молоденькой дочери хозяина мастерской, не подумав даже о том, что выставляет ее, О-Сэн, в дурном свете. Неужели после всего этого можно утверждать, будто Сёкити любил ее?
— Кота, я наконец поняла, что по-настоящему меня любил только ты. Когда я увидала Сёкити, шествовавшего рядом со своей молоденькой женой, мне стало так тяжело, так больно сдавило грудь... В эти минуты я впервые поняла, как страдал ты, как мучительно переживал мое безразличие...
О-Сэн, рыдая, шептала эти слова. Под облаками, сквозь которые смутно просвечивала луна, кружила птица. О берег тихо ударялись волны.
— Прости меня, Кота, если можешь. Я была глупой, неразумной девчонкой... Теперь я поняла: именно ты мне нравился —и гораздо раньше того, как Сёкити вырвал у меня обещание ждать, пока он вернется. И обращалась я именно к тебе со всякими несусветными просьбами, а ты их беспрекословно выполнял и даже делал многое сверх того, о чем я просила. Кота, не пообещай я Сёкити, наверное, вышла бы за тебя замуж. Ведь того же хотели и супруги Сугита. И тогда...
О-Сэн расплакалась, потом утерла слезы и, превозмогая рыдания, продолжала:
— И вот, из-за нескольких слов, сказанных на той набережной под старой ивой, все пошло прахом, безвозвратно потеряно, ты, Кота, погиб, а я влачу жалкое существование... И все же я счастлива! Счастлива, потому что узнала силу твоей любви. И знаешь, Кота, не зря я назвала найденного в ту ночь малютку Ко-тян. Это наш с тобой ребенок, дитя нашей любви. Я так и скажу теперь каждому: я и Кота были мужем и женой, а Котаро — наш сын. Надеюсь, ты не рассердишься?
О-Сэн говорила так, словно Кота был здесь. Вот он выходит на берег из светло- серых волн, приближается, глядит на нее своими озорными, полными любви глазами... Да, еще миг — и они соединятся вместе, чтобы больше никогда не расставаться...
На следующее утро у О-Мон пошла горлом кровь. Это случилось, когда О-Сэн вернулась с набережной Янаги. Она долго не могла уснуть и лишь перед самым рассветом задремала.
Ее разбудили громкие стоны О-Мон. Она открыла глаза и увидала тазик с кровью. В следующий миг О-Мон потеряла сознание. Сказалось переутомление последних дней, когда она была вынуждена взять на себя все заботы по дому. О-Сэн немедленно вызвала доктора. Тот развел руками, сказал, что этого следовало ожидать и ей уже ничем не поможешь. Потом он дал несколько советов, оставил какие-то порошки и ушел.
Спустя десять дней после того, как у О-Мон случилось кровохарканье, приехал Мацудзо и предложил О-Сэн открыть овощную лавку. Занятая уходом за О-Мон, она отказалась, но обещала обдумать это предложение позднее, когда у нее не будут так связаны руки.
О-Мон скончалась через месяц. Ее лицо на смертном одре было спокойным и красивым, на губах затаилась веселая улыбка.
— Я счастлива, О-Сэн, — говорила она незадолго до смерти. — Правда, я мечтала уйти в мир иной где-нибудь на открытом месте, на лугу, поросшем высокой травой. Но, если подумать, что может быть лучше, чем умереть на руках у подруги, которая за тобой ухаживает, безропотно исполняет твои капризы... Я так счастлива, что боюсь, как бы мне не воздалось за грехи мои...
— Не надо говорить о смерти, — увещевала ее О-Сэн. — Ты уж лучше постарайся
