провела без матери и очень страдала от этого, — продолжала О-Куни, — и вот она появилась у нас в доме и сказала: я твоя родная мать — хочешь жить со мною вместе? Я так обрадовалась. Мне казалось, будто все это происходит во сне. И, конечно, согласилась. Когда мы пришли домой, она представила Тосабуро как нашего родственника.
Они открыли маленькую москательную лавку, дело вел Тосабуро, а мать нанялась приходящей судомойкой в чайный домик. Тосабуро едва исполнилось семнадцать, когда они убежали из дома. Мать О-Куни была на семь лет старше и старалась во всем угождать возлюбленному. Должно быть, поэтому Тосабуро вконец обленился, и когда появилась у них в доме О-Куни, он переложил на нее все заботы, а сам целыми днями бездельничал, уже с утра напивался и заваливался в постель.
О-Куни ничего не знала об отношениях матери и Тосабуро. Ей только было известно, что он их родственник. Правда, она не могла понять, почему он не ходит на работу, бездельничает, а мать все ему прощает.
Минул год. Однажды, когда О-Куни одна хозяйничала в лавке, неожиданно заявился отец. Девочка так перепугалась, что готова была убежать, но от страха у нее буквально отнялись ноги...
— Отец предложил мне вернуться к нему. Как сейчас помню, он был очень бледен и через силу улыбался. Все уговаривал, мол, ты моя дочь, единственная услада в одинокой жизни, вернись к своему отцу...
Голос О-Куни задрожал, на глазах выступили слезы и покатились по щекам. Она даже не пыталась утереть их.
О-Куни было три года, когда Рокусукэ отправил ее в деревню. Когда-то она прожила вместе с отцом два года, но это было давно, а теперь ей уже тринадцать, и никаких родственных чувств она уже к Рокусукэ не испытывала.
«Не хочу! — закричала она. — Я буду жить с матерью!»
Он долго глядел на дочь, потом сказал: «Если в чем-то будешь нуждаться, приходи, для тебя я ничего не пожалею». И с этими словами ушел. О приходе отца О-Куни ничего не сказала ни матери, ни Тосабуро, решив, что больше он все равно не появится. Так и случилось. Шли годы, а Рокусукэ не давал о себе знать. Когда О-Куни исполнилось шестнадцать, мать настояла, чтобы она вышла замуж за Тосабуро. Девушка не хотела этого, Тосабуро был ей неприятен, но перечить матери не решилась. Так она стала женой Тосабуро, толком не представляя, что такое супружеская жизнь.
С той поры в доме начался разлад.
Прошло два года после свадьбы О-Куни с Тосабуро. И вот однажды, в зимнюю ночь. О-Куни окончательно поняла, что привязывало мать к Тосабуро.
В их доме была лишь одна маленькая спальня, перегороженная двустворчатой ширмой по одну сторону спали О-Куни и Тосабуро, по другую была постель матери. О-Куни все еще никак не могла привыкнуть к своим супружеским обязанностям — они вызывали у нес лишь чувство отвращения и усталости, и она долго не смыкала глаз после объятий мужа.
В ту ночь она тоже уснула не сразу. Внезапно ей послышалось, что мать зовет Тосабуро. Тот всегда засыпал сразу.
Он и на этот раз крепко уснул. По крайней мере он не откликнулся на призывы матери. О-Куни сжалась под одеялом, ожидая, что будет дальше. Вскоре мать подползла к их постели, растолкала Тосабуро и что-то шепнула ему на ухо. Тот недовольно заворчал, но все же пошел на другую половину. Вскоре до О-Куни донесся жаркий шепот и стоны матери. Она слышала это уже не в первый раз, но прежде считала, что мать донимают ночные кошмары. Но этой ночью она наконец поняла все: мать и Тосабуро — любовники. Теперь ей стало ясно, отчего последние два года мать беспричинно придирается к ней, ругает по всякому пустяку. О-Куни не любила мужа и сейчас не испытала ревности. Просто ей стало противно, она почувствовала такое отвращение, что ее стошнило — прямо в постель.
Вспоминая об этом, О-Куни застонала и прикрыла ладонями рот, будто старалась подавить подкатившую к горлу тошноту.
— Успокойся, хватит и того, что ты рассказала, — остановил ее Ниидэ. — А что сталось с матерью?
О-Куни отняла ладони от рта и рассеянно поглядела на него.
— Умерла, — безразлично ответила она. — Вскоре после той ночи мать ушла из дому. А спустя пять лет муж сообщил, что она при смерти, но видеть меня не желает. За все эти годы она ни разу не зашла. Где она жила — не знаю, но вроде бы с Тосабуро продолжала встречаться. Он часто не ночевал дома, а иногда пропадал по нескольку дней кряду. Потом я родила девочку, и жалких доходов от лавки только-только хватало, чтобы не умереть с голоду. Но Тосабуро доходы мало беспокоили. Теперь он иногда сам приносил деньги — говорил, будто выиграл в карты, но я-то догадывалась, чьи это деньги. Они были заработаны матерью, и она отдавала их Тосабуро. Вот как она дорожила им. Только ему разрешила бывать у нее, когда почувствовала, что смерть близка. А я не пошла на похороны, не знаю даже, где ее могила. Не молилась я и за упокой ее души — знала, не обрадует ее моя молитва. Должно быть, она и сейчас, на том свете, ненавидит меня.
— Хватит об этом, — перебил ее Ниидэ. — А скажи, Рокусукэ давал о себе знать все эти годы?
— Вскоре после того, как умерла мать, он пришел к нам. Тогда я впервые узнала, что Тосабуро был тем самым учеником отца, с которым мать сбежала из дому. Отец уговаривал меня бросить мужа и переехать к нему, сказал, что с Тосабуро я еще наплачусь. Но я не захотела, просила, чтобы он оставил меня в покое. Может быть, я поступила жестоко, но иначе не могла.
О-Куни была тогда беременна, но любви к Тосабуро попрежнему не испытывала. Ей казалось, что она не заслуживает помощи отца, что сами боги не позволят ей просить у него поддержки.
— Ведь мать забрала меня к себе после того, как убежала от отца с Тосабуро. И я подумала: какую боль причинила я отцу, когда он в первый раз приходил и уговаривал меня вернуться, а я отказалась!
О-Куни уговорила мужа переехать в другой район. Там она родила девочку, потом мальчика. Но ее снова разыскал отец, он оставил немного денег и ушел. Перед уходом сказал, что продал свою мастерскую и, если она захочет его увидеть, пусть сообщит в ночлежку Касивая.
— Работать больше нет ни сил, ни желания. Теперь я уже конченый человек, — прошептал он напоследок.
Нобору вспомнил рассказ Кимбэя о том, как вот уже двадцать лет Рокусукэ то появлялся в ночлежке, запираясь у себя в комнате, то снова исчезал. По-видимому, состояние его было таково, что он хотел бежать не только от других людей, но и от самого себя. И старая, грязная ночлежка на окраине показалась ему самым подходящим местом. Нобору представил, как этот некогда известный мастер по лаку бросил любимое дело, поселился в дешевой ночлежке — чтобы сидеть вечерами среди жалких ее обитателей и, молча потягивая сакэ, прислушиваться к их разговорам. Да, подумал Нобору, лишь в таком месте Рокусукэ мог найти успокоение, забыть о мучивших его горестях. Страдая от тяжелой болезни, он и перед лицом смерти не произнес ни единого слова жалобы — наверно, потому, что при жизни испытал такое горе, с каким даже эта болезнь не сравнится...
— Нет, я так не думаю! — Громкий голос О-Куни вернул Нобору к действительности. — Я ни настолечко не считаю, что поступила плохо, донеся на мужа. К Тосабуро у меня не было жалости. Да и с какой стати жалеть-то? В нем не сохранилось ничего, достойного уважения. Он жил себе в удовольствие, не пытался хоть сколько-нибудь заработать. А ведь знал, что я и дети голодаем. И еще имел наглость требовать, чтобы я ходила к отцу просить денег. А ведь именно он сделал отца несчастным. На такое не способна даже последняя скотина!
— Но разве ты не говорила управляющему Мацудзо: мол, пусть Тосабуро посидит в тюрьме, хлебнет лиха, может, это заставит его одуматься?
— Не говорила! Это не мои, а его слова. Хотите правду?
— Ну, — Ниидэ кивнул.
— Если бы я могла, — О-Куни закусила губу, — если бы я могла, своими руками задушила бы Тосабуро. Не будь детей, давно бы его убила. Сколько раз решала: сегодня убью, нынче ночью обязательно прикончу его!
О-Куни провела ладонью по щекам, утирая слезы. Правда, они почти уже высохли, и лишь грязные следы размазались по лицу наподобие театрального грима.
— Я понимаю тебя, очень хорошо понимаю, — перебил Ниидэ, — но больше никому не рассказывай об этом, особенно чиновникам из управы. О чем бы они ни спрашивали, ты только извиняйся и кланяйся. А я уж постараюсь вызволить тебя из тюрьмы. Ясно?
— Да, — прошептала О-Куни и низко поклонилась.
Покинув тюрьму, Ниидэ, устало волоча ноги, пошел по улице. Временами он качал головой и сердито бормотал:
— Какие же глупцы люди, какие дураки! Нет, по своей сути они хорошие, но такие глупцы!
Потом обернулся к Нобору и спросил:
— Как тебе понравилось то, что сказала эта женщина?
— Насчет того, что она готова убить мужа?
— Не только. — Ниидэ покачал головой. — А вообщето не следует винить во всем одного лишь Тосабуро. Он просто слабовольный слюнтяй. Если смотреть в корень, это жена Рокусукэ довела его до жизни такой — соблазнила семнадцатилетнего юнца, бежала с ним из дому, всячески потакала ему. С тех пор у Тосабуро и вошло в привычку жить за счет женщин. А освободиться от такой привычки ох как трудно! Тому примеров великое множество. Вот и Тосабуро не избежал жалкой участи...
Нобору хотел было возразить, что этот подонок, будучи в интимной связи с матерью, преспокойно женился на ее дочери, но сдержался и, вспомнив, как сам попался в сети сумасшедшей О-Юми, покраснел. К счастью, Ниидэ ничего не заметил и, ускорив шаги, продолжал:
— В жизни есть много поучительного. Но нет такого канона, который подходил бы для каждого. Даже заветы Будды — «не убей», «не укради» — не являются абсолютными для всех. Вот я и хочу, чтобы в этом случае отступили от правила.
Ниидэ остановился, сказал, что
