Красная Борода

Рё-сан, — худенькая женщина с узким лицом и заострившимися скулами, с глубоко посаженными и воинственно поблескивающими глазами. Кожа у нее сму­глая, волосы темно-каштановые, вьющиеся, лоб слегка выпуклый. Она на три года моложе Рё-сан. Ей тридцать два года, но выглядит она значительно старше — ей можно дать все сорок.

Мисао почти не бывает дома. Правда, еду она готовит, иногда чинит детям одежду, но в основном проводит время в болтовне с соседками, разнимает спорящих и дерущихся хозяек, сама при случае вступает в драку, выпивает рюмочку за примирение, а потом вдруг куда-то исчезает на полдня.

—  Что за жизнь у женщины! — ворчит Мисао, возвра­щаясь домой. — Мужчина ведет себя как ему заблагорассу­дится: я, мол, глава семьи — и все тут. Не послушаешься — кулаки в ход пускает. А женщина? День-деньской работает так, что кости трещат. А чтобы получить удовольствие — в театр сходить или еще куда — ни-ни! Как подумаешь, ради чего все старания, до слез становится жалко себя.

Рё-сан, прислушиваясь к воркотне жены, тихо улыбает­ся, а руки его продолжают споро изготовлять щетки.

Рё-сан — известный на всю округу щеточник. Он делает щетки для волос — товар пользуется большим спросом у оптовых торговцев. Его щетки занимают почетное место даже в первоклассных галантерейных магазинах. Свою работу он делает тщательно, но настолько медленно, что, как говорят, «даже зло берет». Его медлительность вызы­вает раздражение не только у оптовиков, но и у жены. Она, к примеру, видеть не может, как он не спеша управляется с палочками для еды.

—  Гляжу, как ты ешь, даже пятки начинают чесать­ся, — возмущается Мисао. — Откуда только берутся такие недотепы? Были бы живы твои родители, я бы не полени­лась — пошла бы к ним и спросила, как это им удалось произвести на свет божий этакого увальня.

Маленькие круглые глазки Рё-сан сужаются, на губах появляется едва заметная улыбка. Он молчит и продолжает работать.

На приобретшем янтарный цвет верстаке в строгом порядке лежат трехдюймовая доска, коробка со свиной щетиной, деревянные колодки для щеток, моток тонкой проволоки, стоит кастрюля с клеем. Левой рукой Рё-сан выхватывает из коробки щепоть щетины. В каждое отвер­стие колодки надо вставить тридцать волосков, но точное количество ему никогда ухватить не удается, и всякий раз он начинает их пересчитывать, то добавляя, то убавляя по нескольку щетинок.

—  На что ты только время тратишь? — возмущается жена. — Ну какая разница — на одну-две щетинки больше или меньше?

—  Может быть, и никакой, — отвечает Рё-сан, едва шевеля губами. — Да только для меня самого это важно: не могу успокоиться, пока в каждом отверстии не будет ровно по тридцать.

Подобрав нужное количество щетинок, Рё-сан выравни­вает пучок, постукивая им о доску у края стола, потом обма­ тывает его тонкой проволокой, пропускает свободный конец в отверстие колодки, закрепляет пучок и отрезает ножницами лишний конец проволоки. В каждой колодке — ровно девяносто четыре отверстия: по двадцать в трех сред­них рядах и по семнадцать — в двух крайних. Закрепив в каждом отверстии по пучку, Рё-сан ровняет проволочные петли, наносит на колодку слой клея и прижимает к ней наружную, покрытую лаком дощечку.

Кастрюля с клеем постоянно грелась на хибати, поскольку клей должен быть всегда готовым к употреблению, и весь дом был пропитан его острым запахом.

—  Среди такой вони жить не хочется, — капризно мор­щась, жаловалась Мисао. — На свете столько умных людей! Ну хоть бы один из них пошевелил мозгами да при­думал, как избавиться от этого запаха. Вонища — хоть беги из дома!

Мисао не считала нужным помогать мужу в работе. Поругав его за медлительность и отпустив пару крепких слов по поводу запаха горячего клея, она поспешно уходила из дому. Возвращалась к ужину, обедали же обычно без нее.

Домашние давно уже к этому привыкли, и, когда насту­пало время обеда, Рё-сан накрывал на стол, и дети послушно приступали к трапезе. Все они уже учились в школе, кроме самой маленькой, и проявляли недюжинные способности, а старший, Таро, был бессменным старостой класса.

—  Эти детишки — главное чудо из семи чудес нашей улицы, — говорили местные жители. — Просто не верится, что среди нас могли появиться на свет такие способные дети.

Мисао была не ласкова с детьми, и они платили ей тем же. Потому ли, что источником средств существования была работа Рё-сан, а может быть, из-за возникшего в юных сердцах чувства жалости к отцу все пятеро обраща­лись со своими горестями и радостями только к отцу и всегда выражали готовность помочь ему. С матерью же, даже когда она бывала дома, предпочитали не общаться.

Местные жители носили застиранную до дыр, бессчет­ное число раз штопанную и перелицованную одежду. Даже решившись справить обновку, они пользовались главным образом услугами старьевщиков — покупали у них остатки материи или ношеную одежду, которую потом перешивали.

Семья Рё-сан не была исключением в этом отношении. Одежда детей была перешита из старья, рубашки и брюки, блузки и юбки лицевались и штопались. Время от времени этим занималась Мисао, но справедливости ради следует сказать, что большая часть работы ложилась все же на плечи Рё-сан. Дети постоянно находились у него на глазах, и, естественно, он первым замечал непорядок в их одежде.

Дети в меру своих сил кое-что делали по хозяйству. Ханако ходила еще только во второй класс, но уже научи­лась чинить и штопать одежду. Таро и Дзиро занимались стиркой. А когда у них выпадала свободная минутка, помо­гали Рё-сан изготовлять щетки.

—  Не пойму, что вы за дети? — нередко говорила Мисао, обращась к мальчикам. — Разве это мужская рабо­та — заниматься стиркой? Заранее вижу: растратите себя по пустякам и ничего путного из вас не получится.

Дети отмалчивались. Учитель в школе не раз поучал: старайтесь обслуживать себя сами. Но если об этом сказать матери, она, чего доброго, высмеет и самого учителя. Поэтому они предпочитали не отвечать.

—  Я сейчас в таком положении, что должна готовить себе отдельно, — время от времени напоминала Мисао.

И она действительно готовила себе мясо, требуху тунца и закуски.

—  Я жду ребенка, — повторяла она при этом, — и мне нужна питательная еда.

Никто не обращал внимания на ее слова. Лишь самая маленькая, Умэко, — ей пошел всего пятый год, — почуяв запах жареного мяса, невольно поворачивалась к плите.

—  Чего глаза пялишь? — кричала Мисао, враждебно глядя на девочку. — Твоя мать в таком положении, что ей надо есть за двоих! Даже соседи удивляются, как это я могу рожать при таком скудном питании.

—  И это тухлое мясо не дают съесть спокойно, — плак­сивым голосом жаловалась она в другой раз. — Уж если тебе так хочется — на, жри! — И она кидала содержимое тарелки в лицо Умэко, а сама принималась истерически рыдать.

Отец будущего ребенка был известен всем соседям. Год назад на их улице поселился молодой человек по имени Енэ­мура. Мисао сразу обратила на него внимание, но дело осложнялось тем, что к нему стала проявлять живейший интерес и вдова О-Томи. Короче говоря, ни одна из женщин не захотела уступить. О-Томи жила одна, свободного вре­мени хоть отбавляй, и, само собой, это давало ей большие преимущества по сравнению с Мисао, обремененной пятью детьми.  Однажды Мисао, заметив, что Ёнэмура тайком  пробрался к О-Томи, ворвалась к ней в дом и учинила гран­диозный скандал. Сбежались соседи. Ёнэмура же, восполь­зовавшись суматохой, незаметно улизнул. Мисао стала всячески поносить парня, кричала, что он вытягивает из нее деньги, чтобы развлекаться с О-Томи. Так местным женщи­нам удалось выяснить два давно мучивших их вопроса: каким образом Мисао удается завлекать стольких мужчин и почему ее семья бьется в тисках нужды, несмотря на трудо­любие Рё-сан.

Мисао доставляла заказчикам изготовленные Рё-сан щетки и получала за них деньги. Рё-сан никогда не интере­совался, сколько платили за его щетки, и Мисао могла тра­тить заработанные мужем деньги по своему усмотрению. Правда, какие уж там доходы у щеточника? Для своих воз­любленных Мисао могла выкроить лишь малую толику — на стаканчик-другой самогона.

Ёнэмура снимал койку у разнорабочего Тауры, иногда нанимался на поденную работу, но она ему быстро надоеда­ла. Работал он не более десяти дней в месяц, а остальное время бездельничал.

У каждой из двух влюбленных в него женщин были свои преимущества. Ёнэмура хорошо это усвоил и умело дей­ствовал на два фронта. Однако после скандала О- Томи покинула эти места, и фанфары победы протрубили в честь Мисао, монопольно завладевшей Ёнэмурой.

Надо сказать, что отцы пятерых детей Мисао время от времени требовали к себе внимания.

—  Послушай, как там мой сын Таро? Говорят, у тебя завелся молоденький. Должно быть, поэтому ты так похо­рошела.

—  Как поживает Ханако? Почему совсем глаз не кажешь? Будет тебе за молодыми ухлестывать. Загляни как-нибудь, вспомним старое.

—  Не будь такой неприступной, Мисао, — уговаривал ее отец Сиро. — Поглядеть на тебя — ты женщина в самом соку, и, сдается мне, одного молодого тебе не хватает. Будет время — заходи, повеселимся.

Отец Дзиро считал, что действия намного эффективней  слов. Поэтому, повстречавшись с Мисао где-нибудь в без­людном месте, он молча тащил ее в кусты.

Все это происходило на глазах у соседей. Мисао ни­сколько не стеснялась и не сердилась на прежних ухажеров. Она даже бравировала этим, стараясь возбудить зависть у женщин.

Соседи посмеивались над Рё-сан, а иногда и намекали ему на неприличное поведение его жены. Но Рё-сан лишь скромно опускал свои маленькие круглые глазки и добро­душно улыбался.

—