Монастырь там стоял еще до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.
— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко. — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но, когда снимали с постамента, он сорвался с крана и разбился. Про это еще стишок есть…
— Дiти мoi, дiти мoi, скажiть менi — за що? Чим та срака мексиканська вам вiд мене краща?[20] — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.
— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.
— Это случается.
Гренада не знала, о чем еще заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.
Он сбежал из дома в тринадцать лет и с тех пор в Екатеринославе не бывал ни разу. В памяти осталась река, огромная и добрая, целый лабиринт затонов и островов, по которым отец катал его и сестру на водном мотоцикле; канатная дорога, длинный песчаный пляж, ловля окуней на «самодур», раскисший снег, липнущий к лыжам в балке, — здесь были теплые зимы… И вот сейчас он смотрел на город — и не чувствовал его своим. Это был один из многих городов Восточной Европы, где ему предстояла акция — тоже одна из многих.
Может, оно и к лучшему…
— А тебя не косит убивать человека? — прервала его раздумья Гренада.
— Да мне уже приходилось. Косит, конечно. Но они знали, что делали, когда нанимались в охрану к варкам.
— Я не про охрану. Ты понимаешь, про что я.
Эней понимал. Он был, пожалуй, единственным, кто принял предложение Ростбифа с ходу и не раздумывая.
— Газда через три дня станет варком, если мы ему не помешаем. Он согласился есть людей. Ему не угрожали, не запугивали смертью — он ради этого делал карьеру. Людоедов — убивать.
— Что, если всех перестрелять, никто не захочет идти в варки?
— Призадумаются.
Эней сомневался. Он очень сомневался и о многом догадывался, но не все мог Гренаде рассказать, поэтому чувствовал себя неловко.
— Ну, может быть… — Гренада сказала это только для того, чтобы поддержать разговор.
Ей было и страшновато, и безумно интересно. Это было дело — не то что дацзыбао подкидывать или информашки писать. А с другой стороны — послезавтра ее, может, уже не будет на свете… Как ни странно, эта мысль не бросала ее в дрожь — наоборот, приподнимала.
— Знаешь, а мы подозрительно выглядим.
— В смысле? — не понял Эней.
— Ну, вроде как парочка — а не целуемся.
Эней помолчал немного (колесо прошло точку апогея и начало спуск), потом пожал плечами.
— Хорошо. Давай поцелуемся.
Они перегнулись через поворачивающий кабинку «руль» и соприкоснулись губами. Эней почувствовал искусственно-малиновый вкус помады, требовательный напор языка… и больше ничего. Раскрыл губы, попробовал ответить.
Ничего.
И слава Юпитеру, как сказал бы Ростбиф.
Он осторожно отстранился. Гренада достала салфетку, вытерла ему лицо там, где испачкала помадой.
— А знаешь, про тебя говорили, что ты полный банзай. А ты нормальный парень.
Эней подал ей руку, помог сойти с колеса.
— Поехали домой. Завтра рано вставать.
Светлана оглянулась на пороге кухни и обвела взглядом жилище, которое предстояло бросить навсегда.
Это была ее квартира. Бабкино наследство. Светлана поселилась тут, еще когда баба Лиза была жива и ходила сама. Сбежала от матери.
Мать пилила, требовала зубрить, сидеть, уткнувшись носом в комп, чтобы потом поступить в институт, найти карьерную работу, попахать там и выслужить чипованую пластиночку на цепочке — иммунитет. Светлане было на пластинку наплевать. Мать работала в большом универмаге товароведом. Бабка, пока на пенсию не вышла, была медсестрой в больнице. Всю жизнь там отпахала. Когда Светкины бесконечные «полтинники»[21] и легкомыслие доставали мать, та начинала кричать, что непутевая дочка всю жизнь будет вламывать, как бабка, — и даже деревянную блямбу в ухо не заработает, разве что найдет идиота и нарожает ему поросят. Дочка это пропускала мимо ушей. Бабкины рассказы про работу ей нравились. Там было что-то… настоящее.
Бабка, впрочем, тоже говорила — учись, а то все интересное мимо пройдет. Но это звучало совсем иначе. Слушаться бабку было не так обидно.
Бабка умерла. Светлана совсем переехала в ее квартиру, хотя в социальном регистре осталась по материному адресу. Можно было читать, что хочешь, есть, что хочешь, спать, с кем хочешь. Быстро стало скучно. Она пошла работать в городской архив — деньги платили маленькие, но времени было много, и за год она сдала экзамен в мед. Пока только на уход.
А потом у них весь архив на уши встал: Виталик Соломатин, программист, спортсмен, стал жертвой охоты — и уцелел. Да что там, глаза охотнику выбил. Светка потом ходила на него смотреть, будто увидела наново. Человек. Есть, можно, бывает… В следующее полнолуние его нашли мертвым — пустым и переломанным. Закон разрешал защищаться, закон не запрещал мстить.
Единственным, кто в этот раз не бегал по коридорам и не шушукался — кроме нее, — был Джо из соседнего отдела. А потом он начал нарезать вокруг нее круги и заводить разговоры. Светка сначала думала: для приятеля какого присмотрел, потом решила: шпик, оказалось наоборот. Так она очутилась в подполье.
Распространять новости — полезное дело, только ничего от этого не меняется. В боевую она попросилась, получив первый медицинский диплом… Диплом оказался меньшей пустышкой. Ухаживать за больными научилась, воевать — нет. Екатеринослав был болотом, в котором ничего не происходило, ничего не менялось, даже в подполье. А потом на них свалился из Центра Ростбиф со своим единственным подчиненным.
Сейчас этот подчиненный стелил себе на кухонном диванчике старое одеяло вместо матраса. Ростбиф и Гадюка легли в зале: один — на диване, другой — на полу в спальнике. Завтра нужно было еще раздобыть машину, изготовить и заложить взрывпакеты и окончательно отработать операцию. По уму, сказал Ростбиф, такой расклад нужно готовить не меньше двух недель. Так и думали поначалу. Но потом по прогнозу погоды вышло, что через неделю зарядят дожди чуть ли не на месяц, и казнь высокой госпожи Милены Гонтар перенесли на послезавтра, а когда еще представится такой случай, чтобы вся сволота собралась в одной корзинке?
Про эту варковскую дамочку уже несколько дней на все лады чирикали службы новостей. Она сама была откуда-то из Хорватии, инициировала своего любовника и сбежала с ним вместе. Скрывались два года, носились по всей Европе — а попались тут. Местные службы распускали павлиний хвост — эту нелегалку прихватила варкушка из региональной «Омеги».[22] Причем в людном месте, причем без потерь. Судили Гонтар в местной Цитадели и приговорили «к отчислению с немедленным прекращением жизнедеятельности», а попросту говоря — на солнышке жариться. Под это дело Ростбиф и приехал в Екатеринослав: совместить казнь с показательным расстрелом Газды, прокурора области, которого по такому случаю производили в варки, — его и раньше повышать собирались, а тут решили, что
