делом наши тульские мастера?
– Дай-ка сперва взгляну, какая пистоля, а тогда и скажу, – невозмутимо ответил Тимофей.
Посыльщик вытащил из передней седельной кобуры большой кремневый пистолет и протянул его Тимофейке.
– Видишь, замок не бьет. Эту пистолю с убитого шведа сняли.
Тимофей осмотрел пистолет, взвел кремневый курок.
– Пружина сломана, запал заржавел, рукоятка расшаталась, – бормотал Тимофей. – Оставь ее хозяину, мы ужо постараемся, будет как новенькая.
– Будьте уж покойны, – отвечал Антуфьев. – Мои молодцы будут работать и денно и нощно. Сам я с плетью буду ходить и запорю мастеровых, но уж обещанное исполню.
Антуфьев вместе с дворником отворил ворота и с низкими поклонами проводил знатного гостя.
6. КАБАЛЬНАЯ ЗАПИСЬ
Вся угодливая предупредительность Антуфьева перед царским посланником исчезла. Опять это был суровый хозяин, владелец кузнечного заведения, сжавший в своем костлявом кулаке всех своих служащих.
– Ты, старик, насчет работы пришел? – сказал он, повернувшись боком. – Я могу еще наймовать людей – по царскому приказу надо еще белого оружия наковать. Только, брат, человека неведомого, без отпуска брать для меня опасно. Значит, с тебя нужно кабальную получить. Сам знаешь, железо теперь в какой цене. Неравно пропадет – с кого взыщешь? С тебя, голого, что возьмешь? Потому и говорю, что для верности ты мне сейчас бумагу подпишешь и «целование господне ей-же-ей»[49] дашь. Кондрат, кликни-ка Афанасьича.
– Я здесь, Никита Демидыч!
Пожилой человек в потертом кафтане с предупредительной улыбкой мелкими шажками спешил на зов хозяина. На поясе у него болтались медная резная чернильница и пук очиненных гусиных перьев.
– Напиши-ка старику.
– Уже готова, Никита Демидович, только «имярек» надо вставить.
Антуфьев стоял, выжидая, а писец положил бумагу на перила крыльца и, ткнув в нее пальцем, сказал:
– Пиши здесь.
– Аленка, ты у дьячка Феопомпия училась, прочти-ка мне бумажку, – ответил Тимофей. – Без оглядки я тоже ничего писать не стану.
– Но ты порядился идти в рабочие к Никите Демидычу, так и пиши обязательство, – объяснял вкрадчиво писарь.
Аленка водила тонким пальчиком по бумаге.
– Деда, я хорошо часослов читаю, а здесь как-то мудрено написано. Вот это я уразумела: «Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой господин Никита Демидыч укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуды не сбежать…»
Тимофей замотал головой и снял шапку.
– Спасибо, Никита Демидыч, на добром приеме, только нынче дураки повыпахались, и на себя петлю одевать я не стану.
– Постой, говори не борзяся, – отвечал спокойно Антуфьев. – Разве я тебя неволю? Работай у меня и без записи, только тебе же хуже. У меня рука широкая, сердце отходчивое, а бог меня не оставил своей милостью: и завод мой растет, и изба брусяная полная чаша, а там еще пристрою. Все этой рукой сам наладил. – И Антуфьев протянул ладонь с длинными сухими пальцами. – В первую очередь мне заморский пистолет почини. Коли сможешь, я тебя не оставлю. В моей лавке можешь взять на рубль всякого товару: муки, крупы, масла постного. У меня и кони гладкие, хочу, чтобы деловцы были сытые.
7. ГОМОН НА ПЛОЩАДИ
Через несколько дней дед пошел на Посадскую площадь искать лавку Антуфьева. С ним увязались бабка Дарья и Аленка.
– Не твое кузнецкое дело муку или крупу получать, – ворчала Дарья. – У тебя нюх подгорелый. Тебе отсыплют муку, мышами подъеденную или с куколем. Сам же есть не станешь.
В пути они который раз толковали, куда мог деваться Наумка Кобель, «букой» припечатанный. С той ночи, как он остался на заводе колотить в доску, Наумка не догнал их, как обещал. Где же ему было теперь отыскать своих новых друзей, если он днем боится людям показаться.
Едва ли и сегодня они встретят его на Посадской площади. Отметина на щеке может привлечь взгляд земского ярыжки или других целовальников. Станет ли Наумка себя подводить опять под наручни, колодки и кнут?
День был базарный, и по всем улицам тянулись к Посадской площади пешеходы и крестьянские возы. Морозный утренник затянул серебристыми льдинками все лужи. Посадские люди шли, накинув на плечи желтые шубы с длинными до земли рукавами; они говорили о ценах на хлеб, об ожидаемом приезде в Тулу молодого царя Петра, о новых наборах ратных людей для свейской войны. Чем ближе к базару, тем гуще становилась толпа.
Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами «З. Я».
Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам «мытную пошлину» по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.
Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над
