особенно часто вспыхивали оранжевые молнии и глухим рокотом рассыпался гром.
Касьян прошел мимо свежевыстроенных белых изб, еще стоящих на четырех камнях и не окруженных земляным накатом. Роса крупными каплями покрыла серебристо-матовые листья растений. Куры сидели нахохлившись на заборе, и собачонка, свернувшаяся клубком на пороге избы, сонно заворчала, – ей лень было лаять в утренней дремоте. Тропинка уходила в лес, поредевший, пестрый от множества белых пней, пышно заросший кустами смородины и папоротника.
Касьян углублялся в лес, обошел болотистую поляну, перебрался по сваленной лесине через быстрый ручей и начал подыматься по горному склону. Он перевалил один увал, впадину, и тропинка повела на ребро следующего увала, более высокого. По матово-белой от росы высокой нетронутой траве шла темная полоса – свежий след человека. Человек только что прошел, может быть, его удастся нагнать. Касьян прибавил ходу. Охотник ли это или бродяга, пробирающийся на вольные места? Касьяну хотелось увидеть в глуши другого человека, услышать рассказ о новых местах, столь непохожих на те поля, рощи и лес, к которым Касьян привык в Веселых Пеньках.
Однако след скоро свернул в сторону и пропал. Там был валежник, кусты. Куда девался человек? Может, затаился, если бродяга?.. Касьян насторожился, стал зорче приглядываться кругом и пошел дальше по едва заметной в высокой траве тропинке, вьющейся по самому хребту увала. Он дошел до вершины увала. Там начиналась новая впадина, заросшая ельником, разрезанная блестящей шумной речкой, прыгавшей по круглым камням. Дальше круто подымался щетинистый скат еще более высокой горы. Вершина ее была густо закутана сизыми клубами тумана.
Касьян остановился, колеблясь, какой путь выбрать – вниз ли в провал трещины или вправо по хребту увала. Здесь он услышал странные звуки: пели мужские голоса, чудно, не так, как приходилось слышать раньше. Голоса то усиливались, то замирали, то раздавались дикие вскрикивания, тонкий плач и глухие равномерные удары.
Звуки затихли. Небо на востоке затягивалось розовым кумачом. Подул ветер, зашелестели листья осины. Туман на ближней горе поплыл, растаял. Показались серые скалы с редкими елками и между ними оторопевшая кучка низкорослых оленей; у них были вытянутые вперед головы, одни с ветвистыми рогами, другие комолые, и к ним жались телята. Олени пометались на месте и затем внезапно, теснясь, бросились вниз по круче и исчезли между деревьями.
Пение возобновилось, и на месте оленей показалась вереница людей – ясачных – в странных кожаных рубахах, обшитых красными тесемками, в остроконечных колпаках. Это пели они, а один, увешанный ремешками и побрякушками, прыгал, вертелся и вскрикивал, ударяя в большой бубен. Показалось еще несколько ясачных; они несли длинное бревно, пестрое, раскрашенное, обмотанное яркими тряпками. Вся эта процессия быстро спустилась наискосок по косогору и скрылась за перевалом.
«Вот, живут же люди на воле, – думал Касьян, – над ними и солнце, и буйный ветер, и синее небо, и никто ими не помыкает».
Внезапный треск, раскатистый выстрел ошеломили его. Перешибленная пулей сосновая ветка упала перед ним в клубе порохового дыма. Касьян оглянулся. Никого не видно, но из куста высунулось железное дуло ружья.
– Ложись на брюхо, а то пристрелю! – рявкнул из куста зычный голос.
«Бродяги-варнаки хотят обобрать», – подумал Касьян и спрятался за широкий ствол сосны.
Второй выстрел, с другой стороны, глухо прокатился по лесу, и пуля сбила кору над головой Касьяна.
«Помирать, что ли, пришло время?» – мелькнуло в голове Касьяна, и он опустился на землю, присматриваясь и выжидая, что будет дальше.
Несколько мгновений длилось молчание, только на далеких кряжах еще рокотали отголоски выстрелов.
Из кустов поднялись несколько человек с пищалями и натрусками[62] у пояса. Их бородатые лица показались знакомыми. Один из них вышел вперед и медленными, осторожными шагами направился к Касьяну, целясь и держа палец на спуске курка.
– Ложись, говорю, – а то ухлопаю вминт! – говорил он, подходя еще ближе. – Эге, да у тебя хорошие сапоги! Скидавай-ка их!
У Касьяна были поношенные, но еще крепкие сапоги. Касьян бросился вперед, выхватывая из-за пояса топор, но сзади кто-то ударил его по голове. Он зашатался и упал в траву. Сперва он еще чувствовал наносимые ему удары, потом потерял сознание.
7. РАБОЧИХ С ЗАВОДА НЕ ВЫПУСКАТЬ
Касьян очнулся. Он находился где-то на высоте, равномерно раскачивался, голова свисала, руки были связаны и закручены за спиной. Босые ноги задевали мокрые от росы колючие кусты. С трудом он раскрыл один глаз, другой был чем-то залеплен. Голову ломила резкая боль.
Он увидел две задние лошадиные ноги с гнедой шерстью. Черные копыта двигались поочередно взад и вперед и ступали на сырую, полускрытую в траве тропинку. Касьян понял, что он лежит грудью на спине лошади, что она куда-то его везет, а его ноги, с которых стащили сапоги, задевают по пути кусты и ветви. Лошадь остановилась. Знакомый голос, сухой и скрипучий, спросил:
– Опять шатуна бог послал?
– Опять, ваша милость Никита Демидыч. Уже которого ловим. Если их не усторожить, так все работнички разбегутся. Ну и дюжий парень был, пищаль было из рук выбил, да наш Ярема отколошматил его по черепушке обухом, насилу связали. Пробирался, вишь, по увалу. На водку бы нам от вашего степенства за усердие.
– Молодцы, ребята. Раз такой он дюжий, приковать его к тачке в четвертой штольне. Оттуда все бегут, и работа там не спорится. И спустить его туда не мешкая, всыпав тридцать плетей. Учить таких шатунов надо.
Касьян был привязан к столбу посреди заводского двора. Руки подтянуты кверху. Тугая веревка окручивала кисти рук и колени. Голова повязана тряпицей.
Кат, толстый, откормленный, приосанясь, отходил в сторону, затем подбегал к столбу и с прискоком наносил удары кнутом, затем с одышкой медленно отступал.
