Это сражение рассматривается как классический пример операции «Канн» эпохи мировой войны. В чем суть этой операции? Почти всегда дается ответ: в окружении, иначе — в пространственной конфигурации. И действительно, кольцо замкнуто, — русские корпуса окружены и уничтожены. Полный разгром Наревской армии. На первый план выдвигается гений руководителей — Гинденбурга и Людендорфа[62]. Русское командование, напротив, совершенно не руководило сражением, бросив войска на произвол судьбы. Однако, если мы хотим получить более серьезный вывод из этого сражения, надо стать выше легенд и оперативной схемы. Наиболее серьезно сражение трактуется как раз у самого Людендорфа. Он отрицает, что «битва при Танненберге была проведена по заранее твердо установленному плану»[63]. Стержень операции — склонение к югу 1–го рез. и 17–го корпусов: «Все это зависело только от Ренненкампфа. Если бы он захотел использовать свой успех при Гумбиннене и быстро[64] продвигался вперед, это было бы немыслимо». Но… «мало-помалу становилось ясно, что Ренненкампф продвигался вперед совсем медленно». «Решение о битве строилось на предпосылке тяжеловесности русского командования». Все же в ходе сражения «оставалось под вопросом, даст ли противник время для проведения наших планов»[65]. 9 пех. дивизий и 1 кав. дивизия 8–й германской армии, поддержанные слабыми резервными формированиями и ландвером, численностью в 210000 чел. с 600 орудиями, перед лицом 26 пехотных и 5 кавалерийских дивизий, 1–й и 2–й русских армий, обшей численностью в 800 000 чел. с 1700 орудий[66], одержали победу над 2–й русской армией, по крайней мере равной по численности атакующим силам[67]. Разгадку этой победы надо искать, конечно, в динамике битвы. [50]
Быстрое и внезапное сосредоточение сил против 2–й армии поставило малоподвижные, громоздкие, ничего не знающие что творится вокруг, русские корпуса перед лицом активных, со всех сторон напирающих неприятельских сил. Эта быстрота маневра во много раз усилила реальную мощность германских войск. Южное звено окружения — 1–й германский корпус — представляло тонкую нить, и то не сплошную, которую легко можно было бы прорвать натиском с севера и с юга. В достаточно энергичном темпе маневра нужно искать разгадку Танненберга. Это сражение, однако, является нетипичным для эпохи сплошных фронтов мировой войны. Следует подчеркнуть раздельность 1–й и 2–й русских армий, не сумевших оказать друг другу помощь и допустивших возможность германского маневра. С этой точки зрения Танненберг можно отнести с соответствующими поправками к Иене и Ауэрштедту, но не к Марне. «Расстояние в два или три дневных перехода» германских корпусов от армии Ренненкампфа определяли время, какое имел в своем распоряжении Людендорф. Риск, конечно, был большой, но возможность победы все же была. Выигрыш, темпа, стремительность маневра при вялом и неподвижном противнике явились базой Иены. Этот классический образец флангового маневра с его характерными особенностями
— быстрота и внезапность сосредоточения, выигрыш темпа, обусловливающий возможность мощного удара в глубину, захождение в тыл и уничтожение врага — в новой обстановке повторился под Танненбергом.
4. Понятие о «темпах операции»
Необходимо снова вернуться к исходному пункту, к маневру, предпринятому 6–й французской армией, ибо он, в конце концов, задал тон всему Марнскому сражению Несмотря на свою неудачу, этот маневр сохранил непрерывное воздействие на ход событий и предопределил заключительный этап сражения.
Чего же не хватало этому маневру?[68] Почему следует говорить о его неудаче? Не хватало прежде всего мощности. Наступление началось до того, как закончились переброски с востока на запад. 6–я армия почти целиком состояла из второразрядных резервных дивизий. Поэтому странно было бы возлагать на нее маневр широкого оперативного размаха. Почему Жоффр все же сделал это? Быть может, потому, что у него было кое-что от «хитрости», без которой не обходится ни одна победа на войне. Быть может, ставя задачу 6–й армии, он отдавал дань увлечению генерала Галлиени, сам же ждал от нее чего-то другого. Факт остается фактом, что предпринятый на Урке маневр был лишен основного — крепкой ударной массы, которая его смогла бы выполнить[69].
С этим тесно связан и другой момент. Не имея достаточной ударной мощи, 6–я армия, понятно, и не смогла продвинуться вперед: все сражение она простояла на одном месте. Чтобы оказать решающее влияние на ход сражения, ей не хватило оперативной и тактической подвижности. Но если маневр 6–й армии был лишен этих основных качеств, не правильнее ли сказать, что его не было вообще. В известном смысле, так оно и есть. Необходимо, однако, не споря о словах, четко квалифицировать реальное преимущество, полученное союзниками, благодаря удару со стороны Парижа во фланг германскому расположению.
Нужно сказать, что в богатейшей зарубежной литературе нигде нет достаточно ясного указания по этому вопросу. Считают, что фланговое расположение 6–й армии уже давало ей преимущество.
Но ведь не всякая потенция превращается в реальность. Между тем в данном случае была, казалось бы, именно лишь возможность, которая не реализовалась. В чем же, наконец, состояло это преимущество?
Обратимся к динамике битвы. Сколько бы нам ни твердили о том, что союзники имели преимущество накануне Марнской битвы, ибо они занимали охватывающее положение, мы можем ценить такое утверждение не больше как кредитный билет, не имеющий никакого обеспечения реальными ценностями. Следовательно, одна геометрия не поможет. Требуется переход по крайней мере в класс механики.
Как ни слаба была по своей ударной силе 6–я армия, она все же сумела нанести удар по флангу и даже отчасти по тылу 1–й германской армии. Этот удар имел особое качество, которое и составило реальное преимущество для союзного командования. Это качество состояло во внезапности[70]. Однако конкретность нашего анализа может очень мало выиграть, если одно достаточно неопределенное понятие «фланг» мы заменили другим, также довольно-таки темным понятием «внезапность». В чем состояло реальное действие внезапности? Его можно было бы определить прежде всего как моральную категорию: противник застигнут врасплох, его построение отнюдь не соответствует направлению полученного удара, он вынужден принять сражение повернутым или перевернутым фронтом, а перестроить армию не так просто, как взвод. Но моральный фактор в данном случае играет все же подчиненную роль: весь вопрос в том, как быстро атакованный справится со своими нервами. Быть может, он и вообще не растеряется, сохранив стальное хладнокровие воина и командира. Но тогда на сцену выступает жестокий и непреклонный фактор, который гораздо хуже поддается усилиям воли: это — время. Время требуется для принятия контрмер, для сообразования действий и сил с нотой, неожиданно вскрывшейся ситуацией. Успеет ли атакованный осуществить все, требуемое этой ситуацией? Если да, тогда еще вопрос, на чьей стороне окажется преимущество. Но если не успеет? На этот вопрос надо ответить со всей осмотрительностью, ибо такой именно случай произошел на Марне с командующим 1–й германской армией ген. Клюкам.
Преимущество, полученное союзниками ударом 6–й армии со стороны Парижа, состояло в выигрыше темпа. Выяснить это понятие здесь очень важно для темы всего нашего труда. Выигрыш темпа нельзя отождествлять с выигрышем времени. Выигрыш времени достигается ведь и простой обороной. В наступлении речь идет об активном времени, — времени, которое не просто течет в ожидании грядущего или, например, в подготовке тыла к будущим операциям. В наступлении ценится такой выигрыш времени, который позволяет двигать всю операцию вперед, использовать невыгоды положения противника для нанесения ему решительного поражения или, по крайне мере, для получения новых стратегических и тактических преимуществ. Именно в этом состоит особенность термина «выигрыш темпа» по отношению к противнику[71]
