правофланговых германских армий, двигавшихся к Парижу. По обстановке сила союзников возрастала по мере приближения к Вердену, в районе которого располагалась основная масса их войск; к этому нужно добавить еще устойчивость союзного правого крыла, опиравшегося на крепостной пояс. Чем ближе к Вердену, тем больше возрастает сила сопротивления союзников, и именно здесь следовало ожидать наивысшего тактического напряжения. Но для немцев оно отнюдь не совпадало с напряжением стратегическим, которое целиком и полностью оставалось на их правом фланге. Следовательно, возникало явное противоречие между тактикой, которая тянула немцев к востоку, и стратегией, которая, напротив, диктовала перенесение центра тяжести к западу.
Короче, к 27 августа в новой конкретной обстановке перед Мольтке встала старая шлиффеновская проблема. Разрешения ее следовало искать на пути последовательного осуществления плана Шлиффена; надо было пожертвовать тактическими успехами на востоке во имя высшей стратегической цели на западе.
Здесь необходимо вернуться к трем элементам шлиффеновского маневра. Можно ли ограничиться анализом только пространственного и численного факторов? Очевидно, в таком случае из анализа ускользает душа маневра — движение. Между тем в конечном счете решал именно этот третий фактор.
Стратегическое развертывание германских армий показало всю жизненную мощность шлиффеновского плана. Однако мы не встречаем ясности в формулировке полученного в результате его преимущества. Немцы получили в итоге глубокого обходного движения через Бельгию решающее преобладание на своем правом крыле: путь к Парижу преграждался лишь слабыми, наспех собранными силами союзников. Но при этом забывают указать на жизненно важный момент: в этом преимуществе огромную роль играло время. Не забудем, что общее численное превосходство сил было на стороне союзников: на западном европейском фронте 78 германских дивизий противостояли 82 союзным (71 французской, 5 английским, 6 бельгийским). Оперативное преимущество на правом германском крыле было достигнуто лишь благодаря искусному маневру, основанному на внезапности, которая состояла в данном случае в непредвиденном французским генеральным штабом размахе и глубине охвата (движение через север Бельгии) и вводе в боевую линию германских резервных корпусов.
Это был выигрыш темпа, т. е., иными словами, немцы получили в свое распоряжение время, в течение которого их маневр мог развиваться дальше, без достаточно крепкого противодействия союзников. Но это выигранное время было ограниченно: ясно, что противник примет контрмеры. Надо, следовательно, неослабным темпом развивать полученное преимущество, не давая врагу времени уравновесить соотношение сил. Решающее значение получал, следовательно, быстрый маневр правого германского крыла. Нам постоянно повторяют шлиффеновскую фразу о том, что это правое крыло должно быть мощным, чтобы завершить вовремя начатый маневр. Но к этому нужно добавить: оно должно было быть также и подвижным, чтобы этот маневр завершить быстро.
В том виде как маневр представлялся самому Шлиффену, предполагалось разделение германского войска на два крыла: левое на востоке с минимумом сил, задача которого состояла в сковывании находившихся против него сил противника; правое — основная масса, осуществлявшая маневр захождения вокруг Тионвиля. Центра, связывавшего эти две части, по сути дела, не было.
Директива Мольтке от 27 августа выражала эту тенденцию (разделение на два обособленных крыла) с предельной четкостью. Имела ли она (тенденция) реальную базу? Почему же нет? Если бы на Марне был осуществлен конечный этап маневра захождения и, овладев Парижем, 5 германских армий стали бы сбивать находившиеся перед ними силы союзников к швейцарской границе, французская армия попала бы в тяжелое положение.
Союзное войско должно было или разорваться на две части, или сгрудиться к восточной крепостной зоне. Не этого ли именно хотел Шлиффен? Можно безошибочно утверждать, что подавленное мощным напором с запада союзное войско неспособно было бы безнаказанно маневрировать. уйти же целиком на юг оно не успело бы.
Успех шлиффеновского маневра, таким образом, определялся вовсе не равномерным насыщением всего фронта, а зависел от быстроты движения правого крыла, которое должно было обладать и достаточной мощностью. Само собой разумеется, что скорость движения обусловливалась ударной силой массы захождения, достаточной, чтобы быстро преодолеть встречающееся сопротивление. Но при этом забывают об обратной зависимости: мощность правого крыла обусловливалась в свою очередь быстротой его движения. Чем быстрее двигалось правое крыло вперед, тем больше было шансов сохранить выигранный темп, тем меньше оставалось у противника возможностей путем контрманевра достигнуть равновесия на этом решающем фланге сражения.
Две тенденции явно сталкиваются при обсуждении этого вопроса: одна остается на базе маневренной войны, в аспекте которой Шлиффен мыслил осуществить свой план, не заботясь о том, чтобы всюду противопоставить преграду возможному контрманевру противника; другая, предвосхищающая мышление эпохи позиционной войны, основывается на равномерном распределении сил по всему фронту.
Несомненно, у Мольтке проскальзывала эта вторая тенденция, когда он уже в плане стратегического развертывания отступил от шлиффеновского распределения сил между правым и левым крылом. Но эта тенденция была лишь в зародыше. В директиве от 27 августа германское главное командование стремилось обеими ногами стать на почву шлиффеновского замысла. Но соответствовало ли это стремление фактическому положению? Здесь необходимо, хотя бы очень кратко, коснуться результатов пограничного сражения.
2. Пограничное сражение. Первый кризис шлиффеновского маневра
«Битва на Марне, в целом, есть не что иное, как перевернутое пограничное сражение. Отступательный маневр перенес сражение из Бельгии к Марне и осуществил в то же время полное изменение ситуации. Это изменение не было только материальным[91], стратегическое преимущество также перешло на другую сторону: так же как во время пограничного сражения, французы, чувствуя опасную угрозу на их левом крыле, бросились, как бы в инстинктивном движении защиты, вперед против германского центра с целью прорвать его, точно так же на Марне, германцы, под давлением опасности со стороны Парижа, ринулись прямо перед собой, чтобы попытаться разорвать французский центр[92]».
Схема 7. Марнская битва. Западное крыло 7 сентября.
Здесь проводится аналогия между двумя крупнейшими и единственными за всю мировую войну сражениями на западноевропейском театре, в которых действительно участвовали все силы обеих сторон. Пограничное сражение — предшественник и, в известном смысле, прообраз Марнской битвы. Оно, однако, гораздо проще и понятнее; поэтому краткий разбор его полезен для уяснения некоторых вопросов, которые в пограничном сражении выявились в более ясной и элементарной форме.
В приведенном выше высказывании подчеркивается вместе с тем и противоположность пограничного сражения и битвы на Марне: оперативно-стратегическое преимущество перешло к другой стороне. Если в начале Марнской битвы выигрыш темпа был у союзников, то в начале пограничного сражения его имели немцы.
Ошибку Мольтке в оценке результатов пограничного сражения до некоторой степени можно объяснить тем, что оно закончилось на всех участках внешней победой немцев. Однако эта победа скрывала тенденцию, опаснейшую для судеб маневра в целом. Основная особенность пограничного сражения заключалась в том, что вместо единого цельною маневра она представляла собою совокупность разрозненных битв на правом крыле, в центре и на левом фланге германского фронта.
а) Сражение в Лотарингии
