Ворота открылись и вся толпа ринулась во двор. Наш поэт, пользуясь удобным убежищем, тоже незаметно: проскользнул с толпой.
Вскоре постепенно все успокоились. Вдруг Сирано заволновался. Он узнал, быть может, слишком поздно, что это убежище, которому он так беспечно обрадовался, было не что иное, как… городская тюрьма.
Между тем на минуту утихшая стража снова пришла в возбуждение.
— Ребята! Не поддадимся врагам! Горе тому, кто вздумает нас обеспокоить! — крикнул один из солдат, воинственно выступая вперед.
Крик восторга был ответом на его слова, и все бросились баррикадировать ворота. Лишь один обессилевший Сирано беспомощно остался сидеть на каменной скамейке, будучи не в состоянии пошевелиться от усталости. Избитый, окровавленный, изможденный неравной борьбой с набросившейся на него чернью, огорченный бесконечными неудачами, он был близок к обмороку.
— Эй, любезнейший! Ты что же, боишься, что ли? Чего не идешь к нам? — спросил вдруг солдат, подходя к Сирано.
Бержерак машинально отрицательно качнул головой.
При виде этого бледного лица с прилипшими к вискам грязными волосами и огромным характерным носом солдат вдруг вздрогнул, узнав так горячо отстаиваемого узника, не замеченного им до сих пор во всеобщем волнении.
— Вот, черт возьми, так штука! Да ведь это он, наш узник. Ей-Богу, он! Славный же у него нос, сам вынюхал, куда надо прийти! — воскликнул солдат. — Арестую вас именем короля! — торопливо проговорил он, подскакивая к спокойно сидящему Сирано.
— Ах, делайте со мной что хотите! — устало проговорил Бержерак.
Силы покинули его, и он в изнеможении без чувств опустился на руки подхватившего его сержанта.
В то время как Бен-Жоэль под именем Кастильяна позвонил у дверей Лонгепе, кюре кончал ужин и собирался уже идти спать.
Цыган скромно вошел в столовую и почтительно подал письмо Бержерака. Распечатав конверт, кюре быстро пробежал глазами письмо друга, но вместо ожидаемых изъявлений радости молча встал, устремив на цыгана пытливый взгляд.
Сирано так убедительно предостерегал его от всяких посягательств на драгоценный документ что добрый священник даже при виде этих неопровержимых доказательств не рискнул последовать влечению своего сердца и пожать руку того, кто принес это столь дорогое для него письмо Притом лицо Бен-Жоеля не возбудило в нем ни доверия, ни симпатии: не таким представлял себе добродушный пастырь этого ветреного, но вместе с тем горячо преданного маленького секретаря! Смуглое лицо, мрачные глаза, неестественная улыбка — все это не походило на описание симпатичного Сюльписа, о котором так часто говорил Сирано.
«Может быть, он вырос, постарел немного или болезнь изменила его, притом это было уже так давно, когда Сирано описывал его; он может теперь быть совершенно неузнаваемым», — думал Жак, протягивая руку своему гостю.
— Дорогой Кастильян, извините меня за недоверие к вам, но Сирано, вероятно, успел уже предупредить вас, что предусмотрительность и осторожность необходимы в этом деле. Простите мне мой холодный прием, ведь я совершенно не знаю вас!.. — извиняясь, проговорил Жак, сердечно пожимая руку Бен-Жоеля.
— Вероятно, вы подумали было, что я не Кастильян? — нахально перебил его цыган.
— Да, действительно.
— Вот видите! Да, но, к счастью, я приехал сюда совершенно благополучно. Никто даже не догадался о том, что я везу столь важное письмо; вероятно, наши враги не обладают хорошим чутьем и не успели меня выследить! — продолжал цыган с поразительным хладнокровием.
— Да, знаю, вы очень находчивы, дорогой Кастильян! — проговорил кюре, все больше и больше успокаиваясь. — Но, виноват, я забыл предложить вам закусить. Вероятно, вы проголодались? Хотя мой ужин будет не особенно изыскан, но Жанна уж постарается по возможности угодить дорогому гостю. Пожалуйста, садитесь!
— О, не беспокойтесь ради меня, я не привередлив в еде! Тем более что ведь вы сами знаете, как время дорого нам. Если вы будете столь добры, я попросил бы вас сообщить о вашем решении!
— О моем решении? Но ведь вы знаете, что пишет мне Бержерак!
— Конечно! Он просит вас отправиться со мной в Колиньяк, чтобы передать ему документ, который он дал вам на хранение. Собственно говоря, я хотел вас спросить, можете ли вы завтра утром собраться в путь?
— Завтра утром? Что вы, разве могу я бросить моих прихожан? Притом, — прибавил священник, снова просматривая письмо, в то время как Бен-Жоэль энергично принялся за только что приготовленный для него ужин, — притом, следуя указаниям Сирано, я вижу, что он хочет выехать из Парижа лишь спустя четыре дня после вашего отъезда. Вполне достаточно, если мы приедем одновременно с ним, стало быть, у нас есть два свободных дня, в продолжение которых вы можете немного отдохнуть.
Подобный план не особенно улыбался Бен-Жоелю: он каждую минуту боялся погони и хотел как можно скорее завершить это дело.
— Как вам угодно, я вполне подчиняюсь вашим распоряжениям! — скромно ответил он.
Говоря это, цыган надеялся хитростью или силой овладеть документом, о важности которого он не находил нужным сообщить своему гостеприимному хозяину.
В тот самый момент, когда Бен-Жоэль и Жак, весело болтая, сидели за столом, в Сен-Сернин поспешно прискакал настоящий Кастильян.
Необходимо вернуться назад, чтобы описать путешествие увлекающегося молодого человека. Ничего особенного, достойного описания, не случилось с ним вплоть до Фонтеня, куда он прибыл с той же досадой на себя и с той же жаждой мести Бен-Жоелю, какие овладели им в первую минуту пробуждения после ужина.
В Фонтене же его ожидала новая неожиданность. В то время когда он в вечернем сумраке въезжал на единственную улицу деревни, из тени появилась какая-то фигура и подошла к всаднику.
Сюльпис с трудом рассмотрел маленького деревенского парня с выбившимися из-под шапки длинными полосами.
— Эй, чего тебе? — окликнул он мальчишку, схватившего его лошадь под уздцы.
— Я хочу проводить вас на постоялый двор! — ответил мальчик.
Этот голос поразил Кастильяна: он слышал его уже не в первый раз.
— Ты очень любезен! Ну веди, если хочешь! Мальчик быстро повел лошадь и вскоре остановился у ворот постоялого двора.
— Жан, возьми фонарь и иди принять лошадь у сеньора! — крикнул он во двор.
Когда ворота отворились и в них показался конюх с зажженным фонарем, Сюльпис взял у него фонарь и хотел им осветить лицо парня, но тот уже исчез.
— Нет, это немыслимо! — пробормотал секретарь. — Можно ли здесь поужинать? — спросил он конюха.
— Ваш ужин уже готов, господин!
— Как — мой ужин?!
— Ну конечно, вас ждут уже с утра!
— Черт знает! Тут опять что-то неладное! Впрочем, все равно терять-то мне больше уж нечего! — пробормотал он, входя в низенькую дверь, из-под которой виднелся свет.
