работе, пускаем в ход всю силу и ломаем инструменты на мелкие куски.
Начальник сам стал худ и груб, как палка. Он рассказывает нам, что соседняя партия обогнала нас и кончит жатву на несколько дней раньше нашего.
— Этого никогда не будет, — отвечаем мы, стиснув зубы. Мы должны догнать соседнюю партию, даже обогнать её с шиком, никто не сможет удержать нас от этого. Поэтому последние две недели начальник поднимает нас в три часа, и завтра и послезавтра опять будет кричать в три часа ночи: «Вставай, ребята!». Мы не видели конца этой гонке.
Мы торопимся к столу и заставляем себя проглотить самое необходимое количество хлеба с маслом, мяса и кофе. Еда хорошая, но у нас нет аппетита. Через десять минут мы уже сидим на телегах и едем в поле.
И работаем, как совершенные безумцы. Мы отлично знаем, что нас ожидает большая похвала и благодарность, если мы хоть на день опередим соседнюю партию, которая тоже напрягается изо всех сил. Каждый имеет своё честолюбие в этом мире, ну, у нас тоже было своё.
Рассветает. Солнце встаёт и начинает парить, мы снимаем блузы. И сотни человек рассыпаются по безконечной пшеничной прерии. Здесь мы будем бродить взад и вперёд до самой тёмной ночи.
— Не знаю, смогу ли я это долго выдержать, Нут, — говорит Гунтлей, ирландец.
А Нут — это я.
Позже, днём, я слышу, как Гунтлей говорит то же самое бродяге Джессу, что он этого больше не выдержит.
Я пробрал его тогда за его слишком длинный язык и упрекнул за то, что он говорит это какому-то бродяге.
Гунтлей отлично понимает, что имеет надо мной некоторый перевес и что возбудил мою ревность. Он высказывается ещё больше, заявляет откровенно:
— Я больше не могу, я уйду нынче ночью. Если хочешь идти со мной, то я буду у северного угла конюшен в двенадцать часов.
— Я не хочу уходить, — сказал я.
Я работал целый день, думая об этом, и, когда наступил вечер, решил не сдедовать за Гунтлеем. Я видел, что он хочет поговорить со мной за ужином и позже, когда мы ложились, но избегал его и был доволен, что могу противостоять ему.
Вечером мы разделись и разошлись по своим койкам. Всё погрузилось во мрак. Через несколько минут вся изба храпела.
Я сидел одетый на койке и думал. Через несколько часов начальник опять заорёт: «Вставай, ребята!» — и день будет, как и вчерашний. Вместо того, в нескольких днях пути отсюда, наверно, есть ферма или деревня, где я могу получить другую работу и заработать денег. И, может, там можно больше спать.
Я выбрался тихонько из избы и пошёл к северному углу конюшен.
Гунтлей был уже там, он стоял съёжившись, спиной к стене, заложив руки в карманы. Он дрожал от холода. Немного погодя пришёл и бродяга Джесс.
Я спросил:
— Джесс тоже пойдёт?
— Понятно, — ответил Гунтлей. — Как раз он то и пойдёт. Ты ведь не хотел.
— Нет, я хочу, — сказал я и вдруг, действительно, захотел.
— Да, но теперь уж поздно, — заявил Гунтлей. — У меня провиант только на нас двоих.
Я сказал, взбешённый
— Тогда я донесу на тебя начальнику.
— Донесёшь? — спросил Гунтлей кротко, очень кротко. — Этого ты, конечно, не сделаешь, — сказал он, — ни за что не сделаешь.
Он подошёл ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание.
— Стой! — шепнул бродяга. — Если Нут хочет идти с нами, то я достану ещё пищи. Я знаю, где у повара спрятано мясо.
Пока бродяга Джесс ходил, Гунтлей и я стояли около конюшен и ругались из-за того, что я хотел донести на него, и когда Джесс вернулся с мясом, то Гунтлей был ещё так озлоблен, что сказал:
— Ты не мог достать побольше мяса, болван! Что это значит для взрослого человека? Ладно, вот твоё мясо, Нут, — сказал он и швырнул мне мясо.
Так мы удрали с Оранж Флета.
Мы пошли в северном направлении, чтобы добраться до первого железнодорожного полотна, и шли несколько часов. Тут бродяга Джесс заявил, что хочет немножко поспать. Но мы оба могли идти ещё немного.
Мы шли посреди прерии, а ещё ни признака утра. Так как стояли порядочные заморозки, то мы шли по пшеничным полям и чудовищным лугам прерии, не намокая от росы. Мы немного покружились, ощупывая ногами хорошее местечко, где бы лечь, я лег на локоть и задремал, опершись головой на руку.
Вдруг Джесс будит нас. Должно быть, он слишком мало спал последние недели и теперь тоже не может заснуть.
— Вставай, ребята! — крикнул он.
Заспанные и ошалелые, мы вскакиваем; опасности никакой нет, кругом нас только мрак и тишина. Гунтлей ругается и уверяет, что не зачем было будить нас в такую рань.
Джесс отвечал:
— Пойдемте дальше. Здесь повсюду такое открытое место, начальник может проследить наши следы от самых конюшен, а он ездит на пони и может легко нагнать нас.
— Ну, что ж такое? — спросил Гунтлей. — Мы убьём его.
— Он может застрелить нас раньше, — ответил Джесс.
Тогда мы снова пошли на север. Справа от нас небо как будто начало светлеть, короткий сон тоже принёс нам пользу, и дух наш приободрился. Даже Джесс, который не спал, точно набрался новых сил, шёл живее и реже спотыкался на неровной, покрытой травой прерии.
— Теперь в партии встают, — сказал Джесс. Он видел это по небу. Немного погодя он сказал: — Теперь они завтракают. Теперь он спрашивает про нас.
Мы невольно ускорили шаги все трое.
— Теперь он вышел и ищет нас, — сказал опять Джесс.
Я услышал биение моего сердца.
— Попридержи язык! — крикнул Гунтлей. — Ты не можешь говорить поменьше, а лучше всего молчать?
— Ему долго придётся ехать, пока он нас догонит, — сказал я, чтоб подбодриться.
— Да, ты прав, — ответил Гунтлей. — Ему никогда не догнать нас.
Уверенность Гунтлея была довольно велика, мы услышали немного спустя, как он начал есть провизию, которую нёс.
Светлело всё больше и больше, солнце встало. Джесс остановился и оглянулся назад. Ничего не было видно, ни всадника, ни живого существа. И ни деревца, ни дома на всём этом безпредельном море прерии.
Джесс сказал:
— Теперь свернём на восток. Солнце скоро сгладит наши следы, но, если мы будем держаться всё того же направления, начальник ещё может догнать нас.
— Правда, — сказал опять Гунтлей. — Пускай его едет дальше на север и проворонит нас.
Мы шли ещё с добрый час и готовы были все трое повалиться. Солнце поднималось, становилось всё жарче и жарче, и наконец оно высушило весь иней и все наши следы на траве. Было, пожалуй, семь или восемь часов утра, и мы легли отдохнуть.
Я переутомился, не мог заснуть, сидел и смотрел на двоих товарищей. Бродяга Джесс — черномазый и худой, с маленькими стройными руками и плечами. Бог весть, может, он занимал всевозможные положения и пожертвовал ими, чтобы бродить, бродить вечно и жить случайной жизнью бродяги. Побывав
