выражению остальных, они тоже прекрасно уразумели, что он имел в виду. Некоторые согласно кивали, другие задумчиво хмурились. Но никто не возразил, никто не засмеялся презрительно или негодующе. Роберт заметил, что в толпе появилась и Катарина. Совершенно очевидно, служанка тоже слышала его слова, потому что держала голову высоко, и на лице ее читалось открытое одобрение. Она исчезла из виду, когда мужчины обступили его, явно намереваясь засыпать вопросами, на которые, скорее всего, у него ответов не было.
Роберт поднял руки прежде, чем кто-нибудь из них успел заговорить.
— Давайте поговорим о таких вещах подробнее, когда перед нами будут стоять доброе вино и хорошая еда. — Он обратился к своему вассалу. — Сэр Эндрю, мы используем залу под казарму, а в конюшнях придется удвоить количество яслей. — Когда во дворе воцарился шумный хаос и слуги повели лошадей в конюшни, а Александр безбоязненно и самоуверенно представился Джону и Гартнету, Роберт повернулся к Эдварду. — Проследи, чтобы наши гости не испытывали неудобств, — негромко попросил он брата. — Мы вскоре все обсудим, но сначала я должен сделать кое-что еще. — Он помолчал, а потом взял Эдварда за плечо. — Я должен извиниться перед тобой, брат, за то, что не послушал твоего совета. Я знаю, что ты никогда не хотел воевать на стороне англичан против наших соотечественников.
— Ты здесь. — Эдвард улыбнулся. — Только это и имеет для меня значение.
Оставив брата помогать в размещении около пятидесяти мужчин и женщин в главном здании, Роберт зашагал по коридорам в свои покои.
Комната, в которой он остановился, ранее была спальней его родителей. Их старая кровать занимала большую часть помещения, но красное покрывало выцвело и было изрядно изъедено молью. Он испытывал странное чувство в свою первую ночь, занимаясь любовью с Катариной в той самой постели, в которой некогда был зачат и рожден, принесенный в этот мир натруженными и узловатыми руками Эффрейг.
Огонь в камине, разожженный сегодня утром, превратился в пепел, но луна, заглядывающая в окна, давала достаточно света, чтобы он безошибочно пересек комнату, подойдя к груде своих вещей. К седельному мешку, в котором лежало его одеяло и чистая пара одежды, прислонился объемный предмет, завернутый в мешковину. Он поручил Несу носить укутанный щит за собой с тех пор, как они весной покинули Лохмабен. Роберт подумывал о том, чтобы выбросить его после того, как они уехали из Дугласдейла, но по какой-то непонятной причине ему не хотелось делать этого. Когда он снял мешковину, в глаза ему ударил ярко-алый огненный цвет. Взяв щит под мышку, Роберт вышел из спальни и зашагал по коридору, мимо комнаты, которую он некогда делил со своими братьями, направляясь к двери, ведущей на бастион.
Снаружи в небе кружили чайки, и их белые крылья серебрились в лунном свете. Внизу шумело море, и увенчанные пенными шапками валы разбивались о скалы. На мгновение Роберт задержал шит перед грудью, сжимая его обеими руками. Он думал о Хэмфри и Рыцарях Дракона. Он считал себя их братом и боевым товарищем, но это была лишь иллюзия. Правда заключалась в том, что он никогда не смог бы стать одним из них, этого просто не позволила бы кровь, текущая в его жилах. Его вел долг, и не просто перед памятью деда или людей Каррика, которых он поклялся защищать, или перед своими товарищами, которые вместе с ним вступили на полный опасностей путь. Это был долг перед своим прошлым, своим наследием и великими предками, от которых вел начало его род. Внизу, в большой зале замка, висел выцветший от времени гобелен, на котором был изображен Малкольм Канмор, убивающий Макбета и занимающий трон. Его кровь требовала этого.
Усилием воли отогнав образ Хэмфри, Роберт размахнулся и швырнул щит вниз, с крепостного вала. Падая, тот вращался и переворачивался, и огнедышащий дракон вспыхивал золотом в отблесках лунного света, пока не разбился вдребезги о скалы внизу. Набежавшая волна подхватила обломки. Еще несколько мгновений они были видны в пенной толчее, а потом исчезли в толще воды, бесследно канув в бездну.
Мост горел. Языки пламени, прорываясь сквозь клубы дыма, бросали малиновые отсветы на воды Форта. Бревна помоста и быки опор, охваченные жарким огнем, рассыпались на глазах, выстреливая в воздух снопы искр. Небо над Стирлингом почернело от копоти, и тяжелый смрад заволакивал замок, приткнувшийся на краю высокого обрыва над морем. Дым окутал болотистую равнину, по которой невысокая дамба протянулась от моста до аббатства Эбби-Крейг у подножия одинокой скалы в миле от замка. Густая завеса дыма скрывала настоящий ад.
По обе стороны дамбы на равнине лежали тысячи и тысячи мертвых и умирающих. Трава была вытоптана напрочь, и повсюду виднелись лужи крови. Люди и кони смешались в невообразимую, ужасающую кучу, из которой торчали изломанные конечности. Там и сям валялись развернутые знамена, полотнища которых пропитались кровью. Рыцари, оруженосцы, пешие солдаты и лучники — все они лежали вповалку, независимо от статуса, образуя зловещие бастионы из плоти и костей. Некоторые были изуродованы до неузнаваемости. Выколотые глаза, расплющенные носы и рты, располосованные до ушей, являли собой жуткое зрелище. Шлемы, остающиеся на головах, носили следы многочисленных ударов топоров и молотов, и зачастую были сплющены всмятку. Из разрезов вспоротых дублетов на животах и груди торчали клочья набивки. Мечи и копья, торчащие из мертвых тел, походили на восклицательные знаки смерти. А запах стоял такой, что не выдерживали желудки даже закаленных в боях ветеранов.
Кое-где умирающие воины еще корчились в агонии. С их губ срывались невнятные проклятия и молитвы, отлетая к затянутым дымом пожара небесам, где в ожидании поживы уже кружили стаи ворон. Кое-кто из раненых еще нашел в себе силы проползти несколько шагов, волоча за собой сломанные руки или ноги, страшно разевая рты в приступах сухой рвоты, когда им на пути попадались трупы со вспоротыми животами. Но далеко уйти им не удавалось. Среди разбросанных тел, подобно ангелам смерти, бродили шотландские пехотинцы, сжимая в руках короткие обоюдоострые кинжалы, бросаясь на любой крик или движение. Стоило какому-нибудь несчастному пошевелиться или издать хотя бы звук, как они склонялись над ним, обрывая последние вздохи ударами кинжалов. В аду кровавой бойни они и сами затруднились бы сказать, кого добивали — англичан или шотландцев, валлийцев или ирландцев. Можно было различить лишь статус умирающего по его одежде или оружию. Рыцари, узнать которых было легче всего, тоже не избегли этой быстрой и безжалостной смерти. Уоллес приказал не брать пленных. Так что выкупа не будет. Как не будет и пощады.
Другие скотты тоже осматривали тела на земле, но в поисках не признаков жизни, а поживы. Мужчины, до сих пор сражавшиеся босиком, с благодарностью стягивали сапоги с трупов. Кое-кто срезал с поясов кошели с монетами и вытаскивал мехи с вином из седельных сумок. Но тех, кто подбирал мечи, шлемы или иные предметы амуниции и снаряжения, было гораздо больше. У трупов рыцарей, самых богатых среди павших, собирались целые группы мародеров, между которыми вспыхивали короткие, но жаркие схватки за обладание добычей.
Впрочем, кое-где на поле еще продолжались отдельные схватки, когда мужчины, обезумевшие от боли и ненависти, рвали друг друга на куски. Кто-то из скоттов повалился на землю, когда в горло ему вонзилась стрела. Валлийского лучника, выпустившего ее, мгновением позже развалило почти пополам лезвие топора. Пехотинец, забрызганный с ног дог головы кровью — чужой и своей, шатаясь от слабости, вонзил кинжал в живот своему противнику. Когда он, застонав от натуги, провернул его в ране и попробовал выдернуть, на колени повалились оба. Совсем рядом рычал англичанин-оруженосец, как бешеный, отмахиваясь мечом от обступивших его скоттов. Он с размаху ударил краем щита одного из врагов в лицо, отчего тот, не издав ни звука, отлетел в сторону. Но тут кто-то из шотландцев, изловчившись, схватил его за руку с оружием и вырвал меч, дав своему товарищу шанс подскочить к англичанину вплотную и воткнуть ему под ребро короткий кинжал.
Английский рыцарь, один из немногих, до сих пор остававшихся в седле, попробовал прорваться к аббатству Эбби-Крейг, направив своего жеребца прямо на толпу скоттов, наступавших на него по дамбе, которая превратилась в единственный путь отступления с поля боя, поскольку мост был весь охвачен пламенем. Шотландцы бросились врассыпную, освобождая ему дорогу, кое-кто просто отлетел в сторону, сбитый копытами коня. Один из военачальников Уоллеса пригнулся, держа наготове меч и видя, что всадник мчится прямо на него. Сжавшись в комок, он полоснул лезвием по задним ногам коня, когда животное пролетало мимо. Сила встречного удара оказалась такова, что клинок вылетел у него из руки, но дело свое сделал. Лошадь заржала от боли, споткнулась, и передние ноги у нее подломились. Всадник был выброшен страшным ударом из седла и покатился по дамбе, несколько раз перекувыркнувшись через голову. Когда он
