Это было омерзительно. Меня мутило. Я чувствовала себя пятилетней девочкой, которой дали поиграть с самой восхитительной куклой на свете – она могла петь, танцевать, писать в штанишки и умываться, – но, едва она успела к ней привязаться, прибежал какой-то хулиган, выхватил игрушку и растоптал ее, превратив чудо в кучу пластмассовых обломков.
Слез у меня не было. Может быть, мне нужно было выплакаться или на худой конец выругаться, но я чувствовала, что внутри меня зреет что-то иное. Оуэн лежал на полу, посмеиваясь никому не ведомой шутке, время от времени безуспешно пытаясь подняться на ноги.
Мне больше не хотелось смотреть на мою поломанную игрушку, и не хотелось, чтобы Оуэн смотрел на меня. Он этого не достоин. Никто из них этого не достоин. Пятнадцать лет сплошных неудач, парни, которые распускают руки, парни, которые не понимают, когда пора распустить руки, одни бросали меня, другие не давали мне уйти. Никто из них не заслужил права войти в дом, держа под руку Кассандру Френч.
Я крутанулась на пятке и направилась в туалет. Те, кто строит стадионы, в первую очередь думает о мужчинах, и в подобных местах вечно не хватает женских туалетов. В туалете было всего три кабинки, и к ним выстроилась огромная очередь. Выйдя из кабинки, я привела себя в порядок (судя по туши, из моих глаз все же выкатилось несколько слезинок) и отправилась назад, к торговым павильонам. Оуэн куда-то исчез.
От злости на себя, на Оуэна и на негодяя, который испарился во время второго иннинга, я никак не могла вспомнить, где оставила свою машину. Стоянки для машин стадиона «Доджерс» расположены вокруг всего стадиона, а я не помнила даже, у какого входа припарковалась.
Прочесывая во второй раз стоянку номер восемнадцать, я услышала, что кто-то громко исторгает из себя рвотные массы. Обычно в таких случаях я не интересуюсь подробностями происходящего, однако на сей раз я пошла на звук и увидела своего героя, Оуэна Он, скорчившись, стоял у столба, а перед ним стремительно росла лужа блевотины.
Он заметил меня и помахал рукой.
– Привет, это ты, – простонал он. – Хорошо провела время? – По его подбородку стекала тоненькая желтоватая струйка. Я посмотрела на его губы и вспомнила его неуклюжие поцелуи.
Не знаю, почему я решила ему помочь. Вероятно, какая-то часть меня чувствовала, что его можно спасти. Он был вовсе не так плох, просто у него были отдельные недостатки. Они есть у каждого, и все мы, как можем, скрываем их. Оуэн просто обнаружил свои пороки слишком рано.
Новый позыв к рвоте заставил Оуэна согнуться. Я помогла ему добраться до ближайшего мусорного бачка. Пять минут спустя его желудок опорожнился полностью, лишь алкоголь продолжал свое безумное странствие по его кровеносной системе.
Он был в полубессознательном состоянии. Я пощелкала пальцами у него перед носом.
– Где же твой приятель? Ты сказал, что приехал не один.
– Он уехал, – пробормотал он. – Заявил, что не желает, чтобы я блевал у него в машине. – Это обстоятельство показалось Оуэну чрезвычайно забавным, и он зашелся смехом.
– Как насчет такси? – спросила я. – Ты можешь взять такси? Где ты живешь?
Он пробормотал нечто невразумительное. Даже если мне удалось бы поймать такси – почти невозможная задача по окончании матча «Доджерс», поскольку все добропорядочные граждане, намеренные выпить лишку, позаботились о том, чтобы заказать такси заранее, а значит, разобрали все машины в Лос-Анджелесе, – не думаю, что Оуэн был в состоянии объяснить водителю, где он живет. Стоянка быстро пустела, солнце село, и вокруг стало темно. Один за другим вокруг стоянки зажглись прожекторы, и теперь она была залита больнично-белым светом галогеновых ламп.
Я опустилась на колени и посмотрела на Оуэна. Его глаза были по-прежнему затуманены, но мне показалось, что теперь он вполне может встать.
– Ты можешь идти? – спросила я.
В ответ Оуэн сделал несколько нетвердых шагов задом, споткнулся о собственную ногу, но сумел удержать равновесие.
– Ладно, дружок, – сказала я, взяв его под руку и пытаясь насколько возможно принять на себя часть его веса. – Давай-ка поищем мою машину.
Вспоминая об этом теперь, я думаю, что в ту минуту мои намерения были более-менее благими. Я хотела отвезти его в какую-нибудь забегаловку и влить в него немного кофе (я не рассчитывала, что он протрезвеет, но надеялась, что он немного придет в себя), после чего я смогу выяснить адрес и отвезти его домой. Прежде чем он потерял человеческий облик и стал распускать руки, он развлекал меня несколько часов кряду, и в определенном смысле я не хотела оставаться в долгу.
Когда парковка опустела, найти мою машину оказалось не так трудно. Она одиноко стояла на стоянке номер двадцать два. Пока мы шли, Оуэн наваливался на меня все грузнее, и казалось, что, вместо того чтобы приближаться, моя машина отдаляется с каждым шагом. Когда мы наконец добрались до нее, от перенапряжения у меня ныла вся правая половина тела. Одной рукой я открыла заднюю дверь, а другой втолкнула Оуэна внутрь. Он рухнул на кожаные сиденья, как колода. Его длинные ноги остались снаружи, и у меня мелькнуло, не поехать ли мне прямо так – пусть его ботинки волочатся по тротуару, а металлические наконечники шнурков высекают из асфальта искры. Собравшись с силами, я сложила его гармошкой – колени к груди – и захлопнула дверь.
Проехав по дороге минут десять, я поняла, что напоить его кофе мне не удастся. Оуэн громко храпел на заднем сиденье, и думаю, его не разбудили бы и иерихонские трубы. Официантки терпеть не могут обслуживать спящих пьяных – от того, кто находится в отключке, чаевых не дождешься.
– Как ты там? – спросила я. Ответа не последовало. – Оуэн, хочешь пива? – По-прежнему никакой реакции.
Не знаю, что заставило меня так поступить, но, въехав в жилые кварталы, я свернула в боковую улицу и припарковала машину под раскидистым платаном. Я обернулась и посмотрела, что делается на заднем сиденье. Мой спутник спал как дитя, утомленное игрой в парке. Несомненно, он был силен и хорош собой, но для меня это было не ново. Кроме того, он был остроумен. И обаятелен, пока не напился. На стадионе я почувствовала, что нас связывает очень многое, подобного ощущения я не испытывала давным-давно.
«Он был так хорош, – подумала я. – Поначалу мне показалось, что я наткнулась на нечто особенное. Но в конце он стал таким же, как все. Так уж устроены парни. Их не переделаешь».
«Глупости», – неожиданно возразил знакомый голос.
С тех пор как мы в последний раз говорили с папой, утекло немало воды. Отец умер, когда мне было тринадцать, и пока я была подростком, он частенько беседовал со мной, но, по мере того как я взрослела, мы разговаривали все реже. Но сегодня его голос прозвучал громко и отчетливо. Глядя на Оуэна, я почувствовала, как что-то внутри меня встрепенулось, и я снова услышала папин голос:
«Помоги ему, Кесси».
– Помочь ему? – переспросила я вслух. – В чем?
«Помоги ему стать лучше».
– Папа, это невозможно. Он таков, какой есть.
«Любой человек может измениться. Ты это знаешь».
– Не уверена. По моим наблюдениям, люди меняются очень мало.
«Не верь тем, кто так говорит, детка. Скажи, на каком предмете ты специализировалась в колледже?»
– Папа…
«Ответь мне, дочка».
– Основы права и педагогика.
«Значит, ты владеешь нужными инструментами. Ты умеешь обучать и убеждать. Помоги этому мальчику, Кесси. Ты нужна ему».
– Для чего? – спросила я, но ответа не последовало. Отец как всегда исчез без предупреждения.
Несмотря на мое скептическое отношение к возможности изменить человека, папа был прав. Оуэн действительно нуждался в моей помощи. Я видела, как он близок и вместе с тем бесконечно далек от того, чтобы стать настоящим джентльменом. Как антикварному креслу, которое с годами потеряло былое великолепие, требуется рука мастера, так Оуэн нуждался в помощи умелого наставника.
