кости, удлиненная серо-коричневая строгая юбка от Армани и босоножки «Линеа Паоло», – но, глядя на серебристую кожу, я каждый раз представляю, как бреду по Елисейским Полям, и пока я не найду другую сумочку, которая напоминает мне о шоколадных круассанах и ореховой пасте «Нутелла», я не расстанусь с этой, и к черту хороший вкус.
– Я позвоню судье, – сказала я мамуле, – и узнаю, могут ли они прислать мастера, чтобы починить браслет.
Она вырвала телефон у меня из рук и засунула его ко мне в сумочку.
– Вот этого не надо. Я взрослый человек. Я могу о себе позаботиться.
– Я знаю, что можешь. Просто… зачем тебе приставать к прохожим, если я могу…
– Хватит, больше ни слова.
Я не собираюсь с ней спорить. Чтобы одержать победу в таком споре, нужна уйма сил, уж лучше потратить их, потея в тренажерном зале. К тому же уже полвторого.
– Так все дело только в этом? Ты хотела, чтобы я приехала послушать, как воет твой браслет?
– Вообще-то, – призналась она, – я надеялась, что ты купишь мне манго.
Поскольку я могла перейти улицу, не издавая жутких звуков и не нарушая закона о соблюдении тишины, мне было несложно зайти к Ральфу, взять со стеллажа пару манго и расплатиться за них в кассе экспресс-обслуживания.
Вернувшись туда, где я оставила мамулю, я увидела, что она уже подыскала очередную жертву. На этот раз это была женщина, точнее, девушка лет двадцати пяти. Видимо, она вышла перекусить и неожиданно для себя оказалась в плену у пятифутового сгустка энергии. Девушка поднесла к уху сотовый телефон, стараясь держаться на безопасном расстоянии от безумной леди в кашемировом халате.
– Скажи им вот что, – распорядилась мамуля. – У Джуди Френч испортился ножной браслет, и они немедленно должны прислать ко мне техника, чтобы его починить. Чего ты ждешь? Давай, говори.
Девушка, как все прочие девушки, юноши, женщины и мужчины, которые попались моей матери за шестнадцать месяцев, слово в слово передала ее требования.
Если бы судья Хэтэуэй знал, что, запретив моей матери пользоваться телефоном в течение трех лет, он на самом деле приговаривает жителей Лос-Анджелеса к постоянным столкновениям с полоумной леди в домашнем халате, уверена, он сжалился бы над нами и оправдал ее. Надеюсь, придет час, когда его честь выйдет на бульвар Беверли и почувствует, как кто-то трогает его за плечо, и, прежде чем он успеет улизнуть, ему придется вытащить сотовый телефон, набрать номер, названный мамулей, и послушно повторить все, что она скажет. Скорей всего, ему придется звонить мне. И это наверняка случится в полшестого утра. У мамули твердые принципы.
Наконец я возвращаюсь в офис. Разумеется, леди с булочками уже ушла, но офис еще пропитан ароматом бананов и орехов. Этот запах можно было бы продавать вместо туалетной воды. Лично я предпочла бы мужчину, который благоухает свежими булочками, тому, кто пахнет мускусом. Честно говоря, я смутно представляю, что такое мускус, но его наверняка нельзя макать в кофе.
Когда я пришла домой, мальчики умирали с голоду. Я приготовила им сэндвичи с индейкой и, понимая, что этого недостаточно, чтобы утолить голод, добавила каждому по десять штучек фигурного печенья. После еды они заметно повеселели. Я давно усвоила, что колоть морфий на пустой желудок не стоит.
Собирая тарелки после ланча, я почувствовала, что мальчикам не терпится посмотреть обещанный фильм. Кино в Пансионе – целое событие, и я рада, что научила мальчиков наслаждаться им в полной мере. Порой мои мальчики радуются всяким пустякам как дети, и за это я люблю их еще больше.
Оуэн уже уселся рядом с кроватью и, положив руки на колени, терпеливо ждал, когда я выкачу тумбу с телевизором и видеомагнитофоном; Алан сидел в другом углу в точно такой же позе. Однако Дэниел продолжал лежать на койке, с головой укрывшись одеялом.
– Что с Дэнни? – спросила я.
Оуэн поднял руку. Я кивнула, и он ответил:
– По-моему, он заболел. Всю ночь он метался и разговаривал во сне.
Я приложила ладонь к влажному, горячему лбу Дэниела. Потом сбегала наверх и принесла термометр. Так и есть, умеренный жар, наверное, грипп или простуда. Я, как встревоженная мать, стремглав бросилась на кухню за тайленолом для Дэниела и апельсиновым соком для остальных. Подвал плохо проветривается, здесь раздолье для вирусов, но я ни за что не позволю каким-то паршивым одноклеточным одержать над нами верх. Как говорил один мой приятель, помешанный на спорте, лучшая защита – это нападение.
– Фильм, который вы увидите, – сказала я, перематывая ленту к началу, – называется «Красотка». Кто-нибудь из вас видел его раньше?
Оуэн поднял руку; Алан робко покачал головой. Рука Дэниела зашевелилась под одеялом и тоже поднялась.
– Отлично. Можете опустить руки. Значит, двое из вас заметят, что фильм, который вы видели раньше, отличается от того, что вы увидите сегодня.
– Как «Касабланка»? – спросил Оуэн.
– Верно, как «Касабланка». Я рада, что ты это запомнил. Алан, ты этот фильм видишь впервые, и я надеюсь, он тебе понравится.
Мальчики знают, что последует дальше, и терпеливо ждут, когда я сделаю им внутримышечную инъекцию – пятнадцать миллиграммов морфия. Когда я делала им первые уколы, я не знала, как это делается, и вводила морфий прямо в вену, – так поступают в полицейских сериалах наркоманы, сидящие на героине. В результате мои студенты становились абсолютно невосприимчивыми и начинали бормотать нечто бессвязное. Само собой, иногда нужно привести мальчика именно в такое состояние, но такая необходимость возникает крайне редко. Внутримышечное введение, как я выяснила в Интернете, снижает одурманивающее воздействие, но обеспечивает постепенное наступление приятного кайфа, не превращая пациента в «отточенное лезвие».[3]
В «Красотке» Гарри Маршалла – этот фильм знают все – Ричард Гир играет прощелыгу-бизнесмена, что покупает женщин так же легко, как крупные корпорации, и, попользовавшись ими, выбрасывает за ненадобностью. В конечном счете, проститутка с золотым сердцем в исполнении Джулии Робертс дает ему понять, что не все продается и покупается, Гир влюбляется в нее, становится настоящим рыцарем и спасает Джулию, не давая ей опуститься на дно. Почему-то этот фильм считается девчачьим. При этом он внушает мужчинам, что девяносто пять процентов своей сознательной жизни им позволено быть напористыми мачо, с тем, чтобы раскаяться лишь в третьем акте.
В «Красотке», отредактированной Кассандрой Френч с помощью чудесной программы редактирования видеофильмов – я купила ее за шестнадцать долларов на распродаже в «Бест Бай», – Ричард Гир куда более порядочен, заботлив и честен.
Возможно, вы помните сцену, в которой мистер Гир торгуется с Джулией Робертс за ее время в уикенд и, договорившись, что ее услуги будут стоить три тысячи долларов, говорит, что мог бы дать куда больше. Так вот, этого эпизода больше нет. Вместо него идет сцена – в оригинале она дается гораздо позже, – где Гир ставит на место своего отвратительного бизнес-партнера, завзятого женоненавистника (его великолепно сыграл Джейсон Александр, которого я постоянно вижу в буфете студии, где он всегда покупает ржаную булочку и салат из тунца). В новом варианте Джулии и Ричарду так хорошо вместе, что Ричард готов отменить свои бизнес-планы, чтобы остаться с ней и защищать ее честь. Подобные замены и купюры сделаны на протяжении всего фильма, и все они подкрепляют мою основную идею: мужчине не нужно ждать полжизни, чтобы стать порядочным человеком; женщины готовы оценить честь и благородство с первого дня. Надо заметить, что, кроме прочего, я здорово сократила фильм. В оригинале он продолжается полтора часа, мой – чуть меньше часа.
Когда фильм начался, мальчики уже уютно устроились на своих любимых местах, во все глаза глядя на экран, их губы расплывались в блаженной улыбке. Даже Дэниел устремил на экран взгляд, слегка затуманенный гриппом. Их мозг вновь и вновь устанавливал связь между достойным отношением к женщине и приятными ощущениями. Посмотрите на Ричарда Гира – он богат, красив, влиятелен, и при этом так добр к этой девушке. Рыцарство не умерло. Хорошие парни непременно добиваются своего. Доброта – не удел лохов. Морфий – это всего лишь средство, он помогает мальчиком восстановить связь между благородным поступком и приятными ощущениями. Это способ напомнить им о том, что они знали раньше, пока общество не заставило их забыть об этом.
