продолжение традиций «Народной воли», членов которой они считали своими прямыми предшественниками и духовными отцами(6). Распространение марксистской доктрины требовало от всех революционеров неонароднического толка пересмотра многих понятий, в том числе и идеи террора. И действительно, уже в 1890-х годах трудно было встретить сторонника тактических принципов «Народной воли», который бы ней принимал во внимание новые постулаты социалистической теории. Ко времени появления Партии социалистов-революционеров марксизм уже был составной частью русского революционного движения, и лидеры партии, желая привлечь к себе сторонников, не могли себе позволить не обращать на это внимания.
Согласно стандартной интерпретации ортодоксальной марксистской доктрины, отдельный человек не может сколь-либо серьезно повлиять на историческое развитие. Лишь массовые движения могут быть двигателями истории, причем изменения в политических системах зависят только от взаимоотношений классов. Поскольку роль индивидуума в истории очень ограничена, его физическое уничтожение тоже не может оказать заметного влияния на историческое развитие, какое бы важное место он ни занимал. Отсюда следует, что одиночные террористические акты — не более чем бесполезные попытки отважных и самоотверженных идеалистов изменить железные законы истории.
Не находя возможным игнорировать эту логику, эсеры, с самого начала выводившие свою идеологию не только из принципов, провозглашенных народническими писателями (такими, как П. Лавров и Н. Михайловский), но и из работ Маркса, попытались приспособить свою протеррористическую позицию к тому, что они понимали как научную теорию. Поэтому они настаивали на том, что их тактика политических убийств неотделима от общей борьбы трудящихся масс. Главный партийный теоретик Виктор Чернов заявлял: «Мы — за применение в целом ряде случаев террористических средств. Но для нас террористические средства не есть какая-то самодовлеющая система борьбы, которая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции… Для нас террористические акты могут быть лишь частью этой борьбы, частью, неразрывно связанной с другими частями… (и) должны быть переплетены в одну целостную систему со всеми прочими способами партизанского и массового, стихийного и целесообразного напора на правительство. Террор — лишь один из родов оружия… только один из технических приемов борьбы, который лишь во взаимодействии с другими приемами может проявить все то действие, на которое мы рассчитываем»(7).
В соответствии с такой неомарксистской точкой зрения, теоретики ПСР неустанно повторяли, что главная цель партии — не индивидуальный террор, а революционизация масс(8). Террористические акты таким образом должны быть обоснованы нуждами рабочих и крестьянских движений и дополнять их, в то же время вызывая борьбу масс путем возбуждения в них революционного духа(9).
В добавление к агитационному и пропагандистскоему значению террористических актов, которые должны были радикализировать трудящихся, распространять революционные идеи и «разбудить самых сонных обывателей… и заставить их, даже против их воли, политически мыслить», терроризм в глазах эсеров должен был выполнять еще две важные функции: защищать революционное движение и вносить страх и дезорганизацию в ряды правительства(10). Таким образом, руководство партии ожидало, что угроза немедленного террористического возмездия заставит правительство приостановить репрессии, направленные против революционеров, и что террористические акты оправдают себя как средство самозащиты, как необходимое орудие обеспечения безопасности, без которого абсолютно ничем не сдерживаемое насилие самодержавного произвола перейдет все границы(11). В то же самое время убийства наиболее заметных представителей царского режима будут иметь дезорганизующий эффект, вселяя страх в их преемников и делая их более склонными к компромиссу: «Револьверы и бомбы если и не разрушат государство, то хотя бы заставят его пойти на уступки обществу»(12).
В этом последнем пункте теоретики ПСР уже были далеки от строго марксистского понимания исторических перемен. В конце концов, ведь убийство одного угнетателя, даже находящегося на высоком посту, и замена его другим, более мягким, может самое большее привести к поверхностному политическому улучшению и не уничтожит то, что для всякого социалиста является истинным злом, — капиталистический базис российского государства. Такой же ересью с марксистской точки зрения было определение эсерами подходящих мишеней для террористической деятельности партии. Согласно одному заявлению, типичному по своему описанию позиции эсеров в вопросе террора, теракты должны были быть направлены в первую очередь против высокопоставленных правительственных чиновников, а не против царя, потому что их очевидно легче осуществить: «Никакой министр не может жить во дворце, как в крепости»(13). Увлеченные собственным энтузиазмом, эсеры зачастую выходили далеко за рамки своей теоретической модели, утверждая, например: «Как и в прошлом, когда лидеры решали исход сражений единоборством, так и террористы в их единоборстве с самодержавием завоюют свободу для России»(14).
Большое число террористических актов, совершенных эсерами, включая и наиболее знаменитые, не попадают ни в одну из трех категорий тактики терроризма, определенных партийными теоретиками, а скорее являются актами возмездия за то, что они считали преступлениями против народа. Чаще всего эсеровские боевики, определяя наказание «угнетателям» и «палачам», не особенно интересовались тем, что их лидеры оправдывают террор как составную часть борьбы трудящихся масс. Так или иначе, Центральный комитет партии эсеров основал в конце 1901 года специальный отряд, известный как Боевая организация, для проведения террористических акций против государственных деятелей и официальных лиц, главным образом в С.-Петербурге, Москве и крупных городах провинции, санкционированных ЦК партии за границей (что стало называться «центральным террором»).
Деятельность Боевой организации в первую очередь отличалась своей конспиративностью. В то время как в 'Народной воле» одни и те же люди были и теоретиками, и организаторами, и террористами, вовлеченными во все сферы партийной жизни, лидеры партии эсеров придерживались распространенного в радикальной среде того времени мнения о необходимости профессионализма в революционной и особенно в боевой деятельности. Следуя этому убеждению, центральный комитет ПСР ввел разделение труда и организовал в России небольшой отряд революционеров, единственной обязанностью которых были подготовка и совершение политических убийств и которые должны были держаться как можно дальще от всякой другой партийной деятельности(15). Таким образом, эсеровская террористическая организация была создана на основе убеждения, что ключом к успеху является использование специальных кадров, занимающихся исключительно боевой деятельностью и соблюдающих строгую конспирацию. В peзультате изоляция террористической группы достигла такой степени, что влиятельные члены партии часто не имели ни малейшего понятия о том, что происходит в Боевой организации, и даже иногда сомневались в ее существований 16). Даже Центральный комитет не имел права вмешиваться в ее внутренние дела, и, во всяком случае в первое время, большинство лидеров партии, которые, как Чернов, по разным причинам не изъявляли желания лично участвовать в терроре, не пытались изменить такой статус Боевой организации, особенно пока уважаемые и почти обожествляемые боевики, окруженные ореолом опасности и тайны, приносили славу партии своими террористическими подвигами(17). Такая ситуация не могла долго существовать без последствий, ибо, согласно наблюдениям Лакера о террористической деятельности вообще, у боевиков «всегда есть чувство обиды против политиков, которые ничем не рисковали и потому не имели морального права направлять действия террористов, если, конечно, это не совпадало с их желаниями и убеждениями. Короче говоря, почти всегда имели место разногласия и соперничество между политической и террористической частями партии и стремление террористов к полной автономии»! . Это заявление вполне справедливо и по отношению к боевикам-эсерам, которые в результате своей конспиративной работы и образа жизни в России выработали свои обособленные взгляды и чувство собственной исключительности. Верность друг другу ценилась выше преданности партии. Таким образом Боевая организация постепенно превратилась в нечто вроде секты, члены которой считали, что только они по-настоящему несут «революционный крест» России(19). Они не просто совершали террористические акты, они видели в терроре нечто священное. Примечательно, что и Центральный комитет впал в ту же крайность и, в полном противоречии с теоретическими принципами, согласно которым терроризм является лишь одним из средств партийной работы среди масс, стал рассматривать центральный террор как наиболее важную часть своей деятельности(20). Это подтверждается и тем фактом, что при распределении партийных средств лидеры партии не отказывали Боевой организации ни в чем, если не хватало денег, они
