иголкой в руках при свете грошовой свечи. Что спросят его мнения — он на это и не надеялся; однако за ним послали «официально», и он был спрошен, к чему его душа лежит. Тут-то Рейф их и огорошил.
— Я совершенно точно знаю, кем хочу быть, — сказал он твердо. — Сигнальщиком.
На мгновение все оторопели; потом раздался нарастающий смех. Гильдию ожесточенно блюдут от чужаков, а отец едва-едва наскреб денег даже на учебу портняжному делу. Что же касается сигнальщиков… Среди Биглендов их не было и не будет!.. Постойте-ка… Но ведь это только поднимет престиж нашей семьи! Городок будет смотреть на нас другими глазами, ежели один сын оденется в зеленое… Нишкни! Что морозишь-то!
Пока шла перепалка, Рейф сидел спокойно — только губы прикушены да щеки горят. Все это он предвидел заранее и давно решил, как поступит. Его самообладание смутило взрослых; поуспокоившись, они с издевкой осведомились, как он намерен осуществить столь честолюбивые планы. Тут он их огорошил вторично.
— Подам прошение в гильдию, чтобы держать экзамен на общих основаниях, — без запинки выпалил он. — За меня замолвит словечко сержант Грей из силберийской башни.
Воцарившееся молчание прервал кашель отца. Господин Бигленд, похожий сейчас на старого барана, часто-часто моргал за толстыми стеклами очков и пощипывал свои жиденькие бакенбарды.
— Хорошо, подумаем, — произнес он. — Не знаю, что и сказать… Хорошо, подумаем.
Но Рейф уже подметил искорку в глазах отца, представившего радужное будущее. Сын в зеленом мундире — эт-то кое-что…
Пока они не передумали, Рейф написал и лично отнес на сил-берийскую семафорную станцию по всей форме написанную бумагу, в которой в самых изысканных выражениях спрашивал сержанта Грея, не будет ли тот столь любезен зайти к г-ну Бигленду, имея предметом разговора обсуждение вопроса о поступлении его сына в колледж сигнальщиков города Лондониума.
Сержант свое слово сдержал. Он был бездетным вдовцом; Рейф, быть может, стал ему вместо сына, которого у Грея никогда не было, или же напомнил ему его собственный энтузиазм в мальчишеские годы. Сержант явился на следующий вечер, прогулочным шагом пройдясь по городку, и постучал в дверь Биглендов. Следя за ним из спаленки над крыльцом, которую он делил с другими братьями, Рейф потешался над тем, как соседи, вытягивая головы, глазеют на необычайного посетителя. А в доме царил переполох: из семейного кошелька извлекли последние гроши на покупку вина и свечей, выставили столовое серебро, в крохотной гостиной положили свежие дорожки, все из кожи вон лезли, чтобы произвести хорошее впечатление. Глава семьи был сама любезность с высокоуважаемым господином сержантом. Час спустя сержант ушел, оставив подписанную им рекомендацию. Рейф самолично видел, как по семафорной связи в Лондониум открытым текстом ушла просьба о пересылке бумаг, необходимых для сдачи приемного экзамена в колледж.
Ежегодно гильдия открывала лишь двенадцать вакансий, и конкурс был чрезвычайно велик. Несколько оставшихся недель Рейф занимался до посинения; сержант натаскивал его во всем, что касалось работы сигнальщиков и о чем могли спросить, а местный священник, невольно впечатленный, подчищал его правописание и даже пытался впихнуть в пухнущую голову Рейфа основы французского, на котором говорит знать. Рейф получил разрешение сдавать экзамен; о провале он и не думал — может, потому, что мысль эта была непереносима. Он держал экзамен в Сорвиодунуме, ближайшем районном центре; неделю спустя пришел ответ — положительный, с перечислением, какую одежду и какие книги следует взять с собой, и приказом в месячный срок явиться в колледж сигнальщиков. Когда он уезжал в Лондониум — в новом теплом плаще, верхом на присланной гильдией лошади и в сопровождении ею же приставленной пары одетых в желтовато-коричневые ливреи слуг, — городок стонал от зависти. Крылья силберийской башни были неподвижны, но в момент, когда он проезжал мимо, они внезапно показали сигнал «Внимание!», потом последовал знак «Ближайших окрестностей». Со слезами на глазах Рейф оглянулся и прочел быструю череду знаков, которые сложились в незашифрованные слова: «Доброго пути!»
После Эвебери Лондониум показался грязным, шумным и обшарпанным. Колледж находился в ветхом старинном здании в центре города, а сам Лондониум давным-давно уже переплеснул через прежние границы, на юге расширился за реку, а на севере — до Тибурн-Три. Будущие сигнальщики по драчливости и сопливости не уступали ученикам всех прочих профессий. На тех, кто прошел экзамен, не будучи сыном сигнальщика, отпрыски «зеленых» смотрели с невыносимой и ничем не обоснованной надменностью. Рейф вволю настрадался, пока несколько ночных драк в дортуаре, заканчивавшихся всегда разбитыми носами, не доказали соклассникам, что этого биг-лендёныша лучше оставить в покое. Его приняли на равных в сообщество сорванцов.
Гильдия, особенно в последние годы, делала упор на теоретические дисциплины, и двухлетняя учеба была крайне напряженной. Выпускникам полагалось бегло говорить на французском, ибо дальнейшее учение неизбежно откроет им доступ в богатые дома. Тре бовалось и неплохое владение другими распространенными языками, как то: корнуоллским, гаэльским и среднеанглийским, — ведь ни один сигнальщик не ведает, в какую часть страны его отправят служить. Изучалась также история гильдии, основы механики и кодирования, хотя большинство практических навыков приобреталось позже, на учебных семафорных станциях, разбросанных на южном и западном побережье Англии и вдоль границы с Уэльсом. Ученикам преподавалась, пусть и поверхностно, даже магия — впрочем, Рейф не понимал, как умение притягивать янтарной палочкой кусочки бумаги может пригодиться в работе сигнальщика.
Невзирая на трудности, он учился прилежно и получал высокие оценки, не вызывая нареканий даже самых требовательных преподавателей. На практику его послали в лучший учебный центр — в учебный комплекс первого класса на вершине горы Сент-Адхельм-Хед в Дорсете. К его большой радости вместе с ним ехал его добрый приятель по колледжу, одноклассник Джош Коуп — резвый черноволосый сын шахтера из Дурхема, тоже «пришлый» в среде сигнальщиков.
Они добрались до Сент-Адхельма традиционным способом — автостопом; их подвез дорожный поезд, который тащила проверенная трудяга — фаулеровская паровая машина. Рейфу не забыть, как он впервые увидел ту башню. Она была еще больше, чем рисовало воображение, и громоздилась на верхушке огромной скалы. Для удобства семафорные линии разделяли по величине наибольших башен, но сент-адхельмская выполняла также роль узловой станции для линий второго, третьего и четвертого классов, а вокруг массивных спаренных установок, характерных для башен первого класса, располагались семафоры поменьше, крылья которых так и мелькали, так и блестели на солнце. Под ними особые лебедки поднимали разные наборы ярких кругов или многоугольников, обозначающих номер кода, на котором передается сообщение; Рейф видел, как одна лебедка пришла в движение и выставила на запад желтый щит с полосой по диагонали из левого верхнего угла — предупреждение, что семафор над ней переключился на середине сообщения с обычного языка на код номер двадцать три. Он метнул взгляд в сторону Джоша, тот потряс обеими руками с вытянутыми вверх большими пальцами; потом они дружно забросили рюкзаки за спину и зашагали к главным воротам, чтобы доложить о своем приезде.
В первые несколько недель мальчики не могли нарадоваться, что очутились на практике вместе. Атмосфера на основной учебной станции резко отличалась от той, что была в колледже. После школьного шума и возни казалось, что они угодили в монастырь. Обучение в гильдии сигнальщиков было безжалостным, и снова Рейф и Джош оказались в самом низу социальной лестницы. От зари до зари они то прислуживали на кухне, то что-нибудь мыли, скребли, драили с песочком, наводили лоск. А еще была уборка всех помещений, выдергивание сорняков на гравиевых дорожках и натирание до блеска, похоже, целых миль медных поручней. Сент-адхельмская станция была образцово-показательной — гостей можно было ждать в любой момент. Однажды она подверглась такому испытанию, как визит самого Великого магистра сигнальщиков и его лорда-заместителя; наводить чистоту и полировку начали за несколько недель до их приезда. Сверх того, были хлопоты по поддержанию рабочего состояния башен: требовалось обновлять полотняные кренгельсы на огромных управляющих тягах, следить за их состоянием, красить семафорные крылья, чистить и смазывать подшипники, спускать вниз и водворять на место подвижные брусы — причем, всегда в темноте, так как днем сигнальная работа не прекращалась даже в самую отвратительную погоду. В силу полувоенного характера сигнальной службы здесь давались уроки фехтования, а также стрельбы из больших луков и арбалетов, оружия, постепенно выходящего из употребления, но изредка все еще применяемого в европейских войнах.
Сама станция превзошла самые буйные фантазии Рейфа. Помимо десятка учеников, а они никогда не
