Он глаз с нее не спускал, и мало кто мог бы угадать, что у него на уме. Не угадывала и она. На его непроницаемом лице лежали голубые, золотистые и розовые тени от проходящего через цветное стекло света.
— Как мне поступить, сэр Джон?
Несколько мгновений сенешаль молчал; когда он наконец заговорил, в его словах не оказалось подсказки.
— Поступайте, как велит ваша кровь. Вам следует поступать в соответствии с вашим происхождением и вашим сердцем.
Эленор порывисто встала и прошла к открытой двери, сквозь проем которой виднелся Большой Зал — в царящем там грозном сумраке под стеной с огромным распятием темнел помост, где в прежние времена проходили семейные трапезы, вверху громоздилась галерея, где некогда игрывали менестрели. Она нажала выключатель, и в Большом Зале на потолке зажглась одинокая электрическая лампочка, осветив грубые каменные плиты пола тщедушным светом… Да, теням прошлого тут уютнее, чем живым. Где-то позвякивала цепь лебедки… В зал вбежал паж-сигнальщик. Заметив госпожу, он остановился как вкопанный. Она с улыбкой взяла у него из руки донесение и в задумчивости тихо повторила, возвращаясь в соседний с залом покой и садясь за стол с остывшим завтраком: «Полторы сотни солдат…»
— Если я открою ему, — продолжала Эленор уже отчетливым голосом: — то меня поволокут на веревке за обозной телегой, как солдатскую шлюху. Я потеряю все имущество, родной замок, честь, да и жизнь, наверное. Но могу ли я бороться с папой Иоанном? Воевать с ним — значит воевать со всем миром… Однако как же быть с этим человеком, который пришел по мою душу?
Сенешаль молчал; она и не ждала от него ответа. Эленор долго сидела в глубокой задумчивости. Когда она наконец подняла глаза, в них стояли слезы.
— Заприте ворота, сэр Джон. Народ соберите внутри крепостных стен. Уведомите меня, когда явятся гонцы, но в крепость их не допускайте.
— Что делать с пушками, миледи? — бесстрастно спросил сенешаль.
— С пушками?.. — Ее голос был полон печали. — Оттащите их к воротам — а также запас пороха и ядер. Эту часть приказа мы выполним…
Через считанные минуты барабанная дробь со стен крепости известила население, что тот, кто хочет, может укрыться в замке.
Генрих Рейский и Дилский осадил коня, и за его спиной остановилась вся колонна. В миле от них высилась громада неприступной крепости, над ее стенами струился дым костров. По узкой дороге навстречу, поднимая клубы пыли, возвращались его гонцы. Выслушав их короткий доклад, Генрих разразился ругательствами. Он с силой вонзил шпоры в бока коня, и тот испуганно рванул вперед — отряд поспешил за своим командиром.
На деревенской площади у подножья крепостной стены жизнь кипела как ни в чем не бывало — народ высыпал из таверн поглядеть на приближающихся кавалеристов. Солдаты оголили сабли, и зеваки разбежались.
Лорд-наместник остановил взмыленного коня у наружного бар-бикана крепости — по брюху животного стекала кровь. В соответствии с его приказом «Ворчунью» вывезли из замка. Но пушка была заряжена и глядела на пришельцев огромным чугунным жерлом из-за опускной решетки ворот. Рядом с «Ворчуньей» стояла также заряженная кулеврина. За пушками маячили, расположившись полукольцом, корфгейтские солдаты — и этак небрежно опирались на алебарды!
— Ну-ка, очистите мост, — проорал папский наместник, гарцуя на коне. — Ротмистр, ежели эти подонки не уберутся с дороги, скиньте их в ров!.. Эй, кретины, что вылупились? Именем папы Иоанна приказываю открыть ворота!
Один из стражников под башней навесного моста отозвался спокойным голосом:
— Извините, милорд. Леди Эленор не велела открывать.
— Тогда, — прорычал лорд-наместник, — известите ее милость, что лорд Генрих Рейский и Дилский приказывает ей явиться и держать ответ за подобное поведение!
— Милорд, — невозмутимо отвечал тот же стражник, — достоуважаемая леди Эленор поставлена в известность.
Генрих оглянулся на своих кавалеристов, чьи кони переминались на мосту, потом окинул взглядом равнодушную громаду крепости. На внутреннем дворе, вокруг донжона, теснилась вооруженная тол па. Он наклонился и рукоятью плети постучал по стойке открытых за опускной решеткой ворот.
— К ночи, мой говорливый дружок, — задыхаясь от ярости, сказал лорд-наместник, — тебя подвесят над жаровней, чтобы не закоченели пятки. Или у тебя по вечерам мерзнет глупая голова? Тогда подвесим головой вниз. Ну, мозги не прочищаются?
Стражник лениво плюнул под ноги его коня.
Эленор не спешила. Она приняла ванну, переоделась, причесалась, не позволив никому прикасаться к своему телу, даже камеристкам. Ее милость появилась перед врагом, опираясь на руку сенешаля; слева шагал начальник артиллерии. На ней было простое белое платье. Легкий ветерок колыхал ее распущенные длинные каштановые волосы и натягивал юбку на бедрах. Генрих, уже хлебнувший позора, молча глядел на нее, внутренне кипя злобой. «Сучка» остановилась подле казенной части пушки и одной рукой оперлась на чугунный ствол.
— Итак, милорд, — произнесла она низким, но звонким голосом, — что вам от нас угодно?
Гнев Генриха был знаменит и неизменно производил впечатление: на бороде возле губ выступила пена, он заскрежетал зубами.
— Приказываю сдать крепость, оружие и сдаться на мою милость! Приказываю именем вашего повелителя папы Иоанна, который облек меня властью своего наместника на этих островах!
Эленор горделиво выпрямилась, глядя ему прямо в глаза сквозь массивную опускную решетку.
— Вы приказываете также и именем короля Чарлза? — насмешливо спросила она. — Ибо, милорд, мой сеньор — его величество английский король. Ему подчинялся мой отец, ему подчиняюсь и я. А желания заморского священника для меня пустой звук.
Генрих выхватил меч из ножен и ткнул им через решетку.
— Пушку!.. — рявкнул он. На большее у него дыхания не хватило.
Эленор по-прежнему стояла возле «Ворчуньи», поглаживая металл казенника; ветер играл с волосами молодой хозяйки Корф-Гейта.
— А что, если я не подчинюсь?
Он зачертыхался; по жесту лорда-наместника солдаты подскочили к его коню и сняли мешок с луки седла.
— Тогда ваши подданные поплатятся своими жилищами и жизнями, — сказал Генрих, дрожащими от злости руками развязывая узел, стягивающий горловину мешка. — Или вы отдаете эти чугунные штуки, или будет море крови. Так-то, миледи…
Наконец узел поддался, лорд-наместник перевернул мешок и из него посыпались пальцы, языки и прочие человеческие члены, отрубленные по обычаю генриховых солдат.
С обеих сторон воцарилось молчание. Краска медленно отливала от лица Эленор — щеки стали белее платья; самые романтичные из стражников позже клялись, что в глазах ее застыла неземная скорбь — «ну прям как у упокойницы». Она медленно сплела пальцы, потом ладони ее упали вдоль тела; в оцепенении она снова оперлась на пушку, и гнев мало-помалу затуманивал ее взор, восходя до той безумной ярости, которая колоколом гудит в мозгу, но оставляет человека внешне холодным.
— Что ж, — проговорила Эленор, — очень любезно с вашей стороны предлагать столь благородный обмен, досточтимый лорд Рей-ский и Дилский. Однако боюсь, моя «Ворчунья» тяжеловата. Думается мне, что вам будет легче увезти ее разряженной.
И, прежде чем кто-либо из окружающих угадал ее намерение, она дернула вытяжной шнур запала. «Ворчунья» подалась назад, выплюнув облако дыма с грохотом, который эхом разнесся по замершим в ожидании окрестным холмам.
Огромное чугунное ядро, выпущенное почти в упор, разнесло брюхо коня и до колен оторвало обе ноги Генриха; в предсмертной агонии всадник — с истошным воплем, конь — с неистовым ржанием — рухнули с моста в ров.
