рыцари короля Генриха поднялись в очередную атаку.
— Жан, — пробормотал Гийом, сжимая руку госпитальера.
— Мы будем сдерживать их до последнего, — пообещал Жан, взбираясь на коня.
Дзаккария и Уилл перенести великого магистра на щит. Четверо сержантов, сгибаясь под тяжестью, подняли и понесли.
Уилл сделал знак Дзаккарии и еще трем рыцарям:
— Поезжайте со мной.
Дзаккария молча вскочил в седло. Его седые волосы были перепачканы сажей и забрызганы кровью. Оставшихся рыцарей взял под команду Тибальд Годин, занявший место Гийома, и они двинулись по пустынным улицам впереди сержантов. Сзади продолжали реветь трубы и бить барабаны. Теперь, вырвавшись из кровавой бойни, Уилл отчетливо осознал, что биться о стену бесполезно. Мамлюков ничем не сдержишь. Просто рыцари все погибнут один за другим. Он посмотрел на окровавленную тунику Гийома и подъехал к Дзаккарии:
— Доставь великого магистра в прицепторий.
Дзаккария внимательно посмотрел на Уилла.
— Ты собираешься куда-то, коммандор?
Уилл, натянув поводья, подождал, пока другие рыцари уедут вперед, и тихо произнес:
— Мамлюков не остановить, ты это понимаешь. Но прежде чем они ворвутся в город, я должен позаботиться о тех, кто уцелел. А ты позаботишься о великом магистре.
Дзаккария помолчал, затем слабо кивнул:
— Мы увидимся в прицепторий, коммандор?
— Если Господь меня убережет.
Уилл повернул коня. У ворот Святого Антония рыцари падали один за другим.
47
Хватая ртом воздух, Элвин выглянула из окна. Ощупала пальцами стену, пытаясь найти, за что зацепиться. Но стена была гладкая и уходила вниз метров на десять. Под подоконником у ее ног хрипло кашляла завернутая в одеяла Роуз.
Элвин оглянулась. Гарин лежал навзничь на кровати.
— Помоги, Гарин! — крикнула она, стягивая на груди порванное платье.
Он повернул к ней свое красное пьяное лицо и пробормотал:
— Не вздумай прыгать, поломаешь ноги.
— Там под окном есть планка. Если ты поможешь, я смогу на нее встать. А оттуда можно спрыгнуть. Потом ты свяжешь простыни и опустишь Роуз, я ее приму.
Гарин снова уставился в потолок.
— Гарин, пожалуйста! Мы здесь погибнем! — Из гостиной они перешли в спальню, но сюда уже подбирался огонь. Она подоткнула в щель под дверью одеяло, однако дым все равно проникал. В гостиной вовсю бушевало пламя.
— Мы все равно погибнем, — отозвался Гарин. — Ты что, не слышишь, как ревут трубы? Это значит, что мамлюки взяли ворота. И потом, куда нам бежать?
— Я говорила тебе, у нас есть корабль.
— У меня нет.
— Ты сядешь с нами. — Элвин подошла к кровати. — Доплывешь до Венеции. Только помоги нам выбраться отсюда.
Гарин угрюмо вздохнул:
— А потом ты пошлешь меня к чертям.
— Нет, серьезно, я клянусь.
Он с усилием поднялся, схватил ее за руку, притянул к себе.
— Тогда скажи, что ты меня любишь.
Элвин глянула на Роуз на полу под окном, перевела взгляд на Гарина и опустила глаза.
— Я тебя люблю.
— Врешь, — взорвался он. — Врешь, чтобы спастись.
— Боже, Гарин, — закричала Элвин. — Если тебе нужны мои страдания, тогда оставь меня здесь, и я отвечу за свой грех перед Богом. Но умоляю тебя, спаси мою дочку. Помоги спустить ее на землю! — Гарин молчал, и она направилась обратно к окну. Что делать? Остаться здесь и сгореть или попытаться все же спустить Роуз на простынях, а потом спрыгнуть самой? Но если мамлюки вошли в город и уже добрались до порта, то гибель неизбежна. И это была ее вина. Из-за нее погибнет дочка. Из-за нее. Элвин хрипло зарыдала, прижав ладонь ко рту. Закрыла глаза и сползла вниз под подоконник, к Роуз, которая задыхалась от дыма. Дверь из гостиной уже почернела и начала потрескивать. Она подняла дочку на руки, прижала к себе, бормоча ей в волосы: — Прости меня, прости ради Христа, моя красавица. Мне надо было увезти тебя, когда была возможность.
— Не плачь, мама, — отозвалась, всхлипывая, Роуз. Высунула из-под одеяла руки и обвила шею Элвин.
— Роуз, милая, я очень люблю вас, тебя и твоего отца, и буду любить до последнего дыхания. Я всегда любила лишь его одного. Всегда, сколько себя помню. Но однажды сорвалась и ужасно его предала. Мне было тогда больно, я разозлилась и захотела, чтобы он тоже страдал. Но я… я не хотела. — Элвин затряслась в рыданиях. — О Боже, прости меня. — Пламя принялось облизывать края двери. — Пожалуйста, родненький, милый Иисус, прости меня и дай увидеть его один последний раз! А потом забери меня, Господи!
Гарин сел, закашлялся, постепенно трезвея. В голове стучало, он чувствовал себя изодранным, больным, насквозь пропитанным ненавистью и горечью. Разглядел сквозь дым Элвин и Роуз, в отчаянии прильнувших друг к другу. Наконец дверь рухнула, и в комнату ринулся жар из преисподней. Он заслонил лицо рукой. Значит, вот он какой — ад? Значит, вот чем кончается все? Гарин вдруг вспомнил, сколько радости ему доставляло наблюдать за Роуз. Вспомнил, как он воображал, что однажды она подбежит к нему, возьмет за руку и улыбнется. Вспомнил, как в отрочестве мечтал творить добро, сражаться за христианство. Ему было приятно даже спасать Элвин от Бертрана и Амори, хотя он сам все подстроил. Он заставил себя подняться с кровати и проковылял к Роуз. Элвин вскрикнула, когда Гарин потянул девочку к себе, но потом затихла. Он плотно закутал ее, вялую, едва стоявшую на ногах, в одеяла и взвалил на плечо.
Наклонился к Элвин.
— Я вернусь за тобой. Скоро.
Элвин подняла глаза.
— Только вынеси ее отсюда, больше ничего не надо.
Гарин повернулся и побежал на огонь. Жар отшвырнул его назад, но он издал хриплый крик и врезался в пламя.
Элвин закрыла глаза, прижалась влажной щекой к полу, продолжая шептать:
— Я люблю тебя, Уилл Кемпбелл. Я тебя очень люблю.
Боже, как ей хотелось, чтобы он услышал эти слова.
Саймон, запыхавшийся, в ужасе остановился перед домом. Из окон наверху вырывалось пламя. Странно, откуда здесь взялся пожар, ведь Венецианский квартал был довольно далеко от осадных машин мамлюков.
Вдруг входная дверь с шумом распахнулась, и на улицу выбежал человек в горящей одежде. Он снял с плеча и опустил на землю какую-то поклажу, завернутую в тлеющие одеяла, и Саймон с ужасом увидел, что это Роуз.
Добрался Саймон сюда с большим трудом. Пока отпросился у главного конюха, пока переговаривался
