направлениях использовалось большое количество танков и, несмотря на отсутствие какого-либо плана танковой атаки, наступление увенчалось успехом. В сентябре впервые предприняли атаку американцы, и Людендорф спешно приступил к строительству укрепленных позиций на Маасе и Рейне, одновременно приводя в порядок крепости Эльзаса и Лотарингии. На протяжении всего этого времени широкие масштабы приняли дезертирство и сдача солдат в плен, тем не менее старые, закаленные в боях дивизии не могли не вызывать уважения британских генералов, многие из которых понимали, что до окончательной победы остался год, максимум два.
В то время как Западный фронт продолжал удерживаться, маршал д'Эсперэ прорвал салоникский фронт. 15 сентября взбунтовалась болгарская армия. В тот же день австрийский император выступил с предложением о перемирии. 25 сентября с таким же предложением выступила Болгария. Сект, начальник штаба турецкой армии, все еще верил в возможность заключения «Губертусбургского мира» (завершил Семилетнюю войну 1756–1763 годов. Подписан в замке Губертусбург), благодаря которому мог быть восстановлен status quo[15]. Сект поднял голос за взаимопонимание с существующим правительством России, но, как и Гинденбург, Сект больше был не властен над происходящим.
Пессимистическая волна накрыла Верховное главнокомандование после получения известий с Балкан. Внезапно показалось, что Людендорф, по крайней мере на какой-то момент, потерял самообладание. Он потребовал немедленно заключить перемирие. Гинденбург настаивал на необходимости удержать в своих руках месторождения железной руды в Лонгви, но Людендорф с некоторой горячностью объяснил ему, что время ушло. На этом этапе Людендорф был готов рассматривать программу мирного урегулирования, известную как «Четырнадцать пунктов Вильсона». Программа не только предусматривала независимость малых народов, но и «свободу торговли», «свободу морей». Теперь Людендорф окончательно примкнул к армии политических деятелей. Он все еще верил, что переговоры помогут сохранить завоеванные восточные территории. Однако военные действия были прерваны. Предложение о бомбардировке с воздуха Лондона и Парижа отклонили; слишком уж подавляющим было превосходство союзников в воздухе. Поскольку Людендорф и Гинденбург считали несовместимым с их кодексом чести просить о перемирии, объясняться с рейхстагом был отправлен майор фон дер Иппенбург, который должен был сообщить о возможном крушении планов на западе.
Гертлинг был отослан в отставку, и император заменил его принцем Максом фон Баденом, имевшим репутацию либерала и пацифиста. Теперь Людендорф требовал, не теряя времени, начать переговоры о перемирии, поскольку на западе все может рухнуть в любой момент. Фоном шло огромное сражение. Британцы захватили морские базы на берегу Ла-Манша. В Восточной Франции уверенно развивалось франко-американское наступление. Макензен получил строгий приказ удерживать Румынию и ее богатые нефтяные месторождения, но едва ли это было выполнимо, когда генерал д'Эсперэ вступил в Белград.
Наконец в конце октября после обмена нотами президент Вильсон озвучил свои условия. Фактически, требование полной капитуляции. Это было уж слишком для Людендорфа; в обращении к армии за подписью Гинденбурга эти условия были названы неприемлемыми. Новый канцлер посчитал, что документ дезавуирует его власть. В результате Людендорф написал прошение об отставке. Император принял Людендорфа в Берлине и объяснил, что он должен рассматривать свою отставку как милость, поскольку должен теперь восстановить империю с помощью социал-демократов. Людендорф вновь, теперь уже устно, попросил об отставке, и император кивнул. Глубоко оскорбленный, но с высоко поднятой головой, Людендорф вернулся в Спа, чтобы попрощаться с сослуживцами.
Людендорф ушел, но Гинденбург остался. После отмены обращения к армии Гинденбург пришел к выводу, что с этого момента все переговоры о перемирии должны быть полностью возложены на правительство, и запретил Верховному командованию иметь к ним хоть какое-то отношение. Кто угодно может капитулировать, но только не руководство армии.
История отречения императора под давлением американского президента и в преддверии революции рассказывается так часто и настолько подробно, что нет смысла останавливаться на ней в нашем повествовании. Вообще-то уничтожение монархии привело к уничтожению прусской армии, Генерального штаба, военного кабинета и всех других институтов, напрямую зависевших от власти монарха. Но хотя монархия рухнула, армия, приспособившись к новым условиям, сохранила преемственность.
В этот трудный переходный период особенно выделился один человек. В связи с отставкой Людендорфа Генеральный штаб предложил несколько кандидатур на вакантное место. В список претендентов вошли фон Куль, фон Сект, фон Лоссберг и Гронер. До Секта было трудно добраться, поскольку проливы находились в руках союзников. Из оставшихся трех претендентов Гронера, уроженца Южной Германии, усиленно поддерживали демократические партии. Таким образом, новым генерал-квартирмейстером и советником Гинденбурга стал Гронер. Он был первым убежденным демократом, который когда-либо занимал ведущее положение в Генеральном штабе.
Именно Гронер в тот роковой день 9 ноября произнес фразу, ясно показавшую, что наступила новая эпоха. Накануне, 8 ноября, когда во всех главных городах развевались красные флаги и солдаты выбирали солдатские советы по образу русских Советов, генерал фон Линсинген готовился сразиться с берлинскими рабочими. Гронер, чтобы быть готовым ко всяким случайностям, конфиденциально задал два вопроса командующим Западным фронтом.
Вопрос первый: будут ли армии сражаться за императора против родины? В двадцати трех случаях ответы были отрицательные, в пятнадцати случаях неопределенные. Только генерал фон дер Шуленбург, начальник штаба кронпринца, дал положительный ответ. Второй вопрос: согласятся ли войска, чтобы их использовали для подавления подрывной деятельности большевиков? Двенадцать командующих ответили положительно, девятнадцать не смогли дать ответа и восемь ответили отрицательно. Результаты сообщили императору. Что бы сказал Вальдерзе, узнай он, что встал вопрос о солдатском неповиновении? Но Гронер понимал, что на карту поставлено больше чем просто существование монархии. Он думал о Германии и германской армии. На историческом совете 9 ноября Шуленбург опять настаивал на боевых действиях, но Гинденбург не поддержал его. Когда заговорили о внушающей опасение атмосфере в войсках, император напомнил о солдатской присяге на верность. Вот тогда-то Гронер и заявил императору, что в нынешних обстоятельствах это не более чем фикция.
Этими словами он разрушил Пруссию и растоптал прусскую армию. Однако Генеральный штаб не только выстоял, но продолжил свою деятельность. Когда депутат от социал-демократической партии Шейдеман провозгласил в Берлине республику, Генеральный штаб продолжал, словно скала, стоять под руководством таких исполинов, как начальник штаба и генерал-квартирмейстер. Гинденбург твердо придерживался политики отказа от участия в переговорах. Единственным офицером, входившим в делегацию на мирных переговорах, был бывший военный атташе в Париже генерал фон Винтерфельд. Руководитель делегации Эрцбергер, сообразительный, схватывающий все на лету, утверждал, что союзники предпочтут вести переговоры с гражданскими лицами. Этим он оказал Генеральному штабу большую услугу. Оказал ли он услугу государству – уже другой вопрос.
Совершенно ясно, что для штабных офицеров известие об отречении императора в первый момент стало сродни смертельному удару. Сект, являвшийся средоточием всех надежд, узнал об этом в поезде, который вез его из Константинополя домой. Это известие вызвало у бесстрастного, сдержанного человека, каким являлся Сект, слезы. Армия потеряла «королевский щит». С этого момента люди подобные Секту стали подыскивать новый символ и новые атрибуты, чтобы поддержать государство, опорой которого, по мнению офицеров, должны были быть порядок и власть. Вот почему позже генерал фон Рабенау, один из ближайших сотрудников Секта, назвал ноябрьские события «мерзким ноябрьским восстанием»: оно разрушило эти опоры.
Людендорф, поверженный титан, узнал о новостях, находясь в скромном пансионе в Берлине. Он не испытал удивления и почувствовал не печаль, а ярость. Будучи человеком крайне самонадеянным и неспособным к трезвой самооценке, Людендорф, презрев цивилизованные традиции своего времени, стал размышлять о тайной власти евреев, масонов и иезуитов. Его интерес к мистике и всему связанному с ней стал просто патологическим. Он начал писать мемуары, поскольку истинный немец, по его мнению, извлекает уроки из событий прошлого. С присущей ему наглостью Людендорф заявил, что революционеры очень сглупили, позволив ему остаться в живых. Когда подозрительные личности начали слоняться у его
