Это боярское гнездо проявляется в серии берестяных грамот Неревского раскопа. На неревской усадьбе «Д» в слое, датируемом концом XI – серединой 10-х гг. XII в., была найдена грамота № 109, адресованная Микуле (рис. 22). В ней некий Жизномир сообщает о том, что купленная при его содействии в Пскове рабыня, уже перепроданная Микулой кому-то, оказалась украденной у княгини, по поводу чего Жизномир начинает следствие[115]. На той же усадьбе в слоях середины 10-х – середины 30-х гг. XII в. обнаружена грамота № 336, написанная Петром и адресованная Влъчку[116]; упоминаемый в ней Рожнет фигурирует в летописи под 1135 г. как инициатор строительства церкви Николы на Яковлеве улице Неревского конца[117]. К тому же стратиграфическому уровню, но на усадьбе «И» относится грамота № 241, написанная Коснятином и адресованная Ждану[118]. Обе последние грамоты имеют характер денежных внутрихозяйственных распоряжений иными словами их авторы обладали правом давать указания жившим на неревских усадьбах «Д» и «И» адресатам. Усадьбы «Д» и «И» расположены на перекрестке Великой и Козмодемьянской улиц.
Рис. 22. Берестяная грамота № 109
Если неревлянам Даньславу и Ноздрьче противостоит Ставр, то соперником неревлянина Костянтина Микульчича оказывается Иванко Павлович, сын которого Судила враждебен также и прусскому боярину Якуну Мирославичу, но состоит в политическом единстве с Нежатой. Очевидно, что эта группа не принадлежит ни к Неревскому концу, ни к Прусской улице. В развитие такого наблюдения следует обратиться к комплексу ранних берестяных грамот Троицкого раскопа, т. е. к документам Людина конца.
Рис. 23. Берестяная грамота № 586
В грамоте № 586, найденной в слое начала 80-х гг. XI в. – конца 20-х гг. XII в., оба упомянутых в ее тексте имени вполне соответствуют ожиданиям: «Отъ Нежате вишнъ, и вина, и гароусъ, и моу-коу, кожоухъ Иванъ, и сковородоу»[119] (рис. 23). В грамоте № 633, найденной в слое второй половины 10-х – начала 40-х гг. XII в., снова фигурирует Иван в весьма определенном, вопреки фрагментарности документа, контексте: «.берь(ко)вьскь, ськыроу Городкоу. А Иване вьде»[120]. Трудно отделаться от впечатления, что обе эти грамоты касаются сборов снаряжения для военного похода, в котором требуются и провизия, и медикаменты (вишня, уксус – «гарус»), и соль, измеряемая берковцами, и сковорода, и шуба, и, разумеется, топор («ськыра»). Но если «Иване вьде», то предводитель военного похода Иван в пределах стратиграфически обозначенного времени хорошо известен: посадник Иванко Павлович возглавлял вместе с князем Всеволодом Мстиславичем роковой для него поход на Суздаль в январе 1135 г.[121]
Нежата представлен не только грамотой № 586. Это имя фигурирует еще в двух текстах, найденных на Троицком раскопе. Один из них (грамота № 644) обнаружен в слое 10—20-х гг. XII в., другой (грамота № 635) – в слое конца 20-х – середины 40-х гг. XII в.[122] Грамота № 644 написана Нежкой, адресована Завиду, которого она осыпает упреками, заявляя, что не будет считать себя сестрой ему и Нежате, если не будет наконец выполнен ее ювелирный заказ. На первый взгляд, Завида и Нежату можно было бы принять за мастеров-ювелиров, однако более основательным представляется предположение, что Завид как господин над вотчинными ремесленниками лишь принимает поручение своей сестры для исполнения подчиненными ему людьми.
Справедливость высказанных наблюдений подтверждает дальнейшая судьба новгородского посадничества. Как уже отмечено, избрание в посадники Судилы Иванковича сопровождалось приглашением на новгородский стол суздальского князя Ростислава Юрьевича. Однако это приглашение не носило характера общего новгородского волеизъявления, а было предпринято вернувшимися из Суздаля Судилой, Нежатой, Страшком. Еще до бегства Святослава Ольговича и Якуна Мирославича новгородцы отправили в Киев к князю Всеволоду Ольговичу посольство «лепьших людии» с епископом Нифонтом во главе добиваться в князья только Святополка Мстиславича – брата Всеволода и Изяслава. Требование было сформулировано предельно жестко: «не хочем сына твоего, ни брата, ни племени вашего, но хочем племени Володимеря». Не желая уступать, Всеволод «новгородци держа зиму и лето и с епископом». Пока посольство упиралось в своих требованиях и «седеша новгородци бес князя 9 месяц», они «не стерпяче безо князя седити: ни жито к ним не идяше ни откуду же» и позвали из Суздаля Судилу и других бояр вместе с Ростиславом Юрьевичем. Тем временем посольство в Киеве добилось своего, Всеволод принял новгородские требования «и въда им Святопълка и-своею руку». В этом рассказе легко угадать неревское руководство новгородским посольством в Киеве, так как именно неревские бояре последовательно выражали свою приверженность Мстиславичам.[123]
В начале 1142 г., когда весть об успехе киевских переговоров дошла до Новгорода, Ростислав Юрьевич был схвачен, четыре месяца находился под стражей во владычном дворе и отпущен к отцу только 19 апреля, по приходе в Новгород Святополка Мстиславича. Трудно представить себе, чтобы Судила сберег посадничество в столь крутых для него и Ростислава Юрьевича обстоятельствах.
Летопись молчит о судьбах этой должности, однако, когда в 1144 г. Изяслав Мстиславич, «не уладившись» с Юрием Долгоруким и побывав после этого в Новгороде «у братии своеи», мирится с Всеволодом Ольговичем (иными словами, повторяется ситуация 1134 г. – союз Мстиславичей и черниговских князей), новгородцы «даша посадницьство Нежате Твьрдятицю»[124]. Снова возникает противостояние античерниговского посадника и князя, ищущего опоры против Юрия Долгорукого в союзе с Ольговичами. Можно предположить поэтому, что в промежутке между Судилой и Нежатой посадником был бескомпромиссный сторонник Мстиславичей, боярин из неревлян Костянтин Микульчич. Именно он приходит на посадничество в 1146 г., когда после смерти Всеволода Ольговича на киевском столе утверждается Изяслав Мстиславич, т. е. ситуация снова становится однозначной: «Тъгда же даша посадницьство Костянтину Микульцицю, и у Нежате отьмъше»[125] . Осенью 1147 г. новгородский князь Святополк Мстиславич совершает поход на Суздаль против Юрия Долгорукого, но возвращается от Торжка «распутья деля». В зиму с 1147 на 1148 г. умирает посадник Коснятин, а посадничество «даша Судилови Иванковицю опять».[126]
Предполагая причастность раннего комплекса берестяных грамот Троицкого раскопа к людинским боярам Ставру, Иванку Павловичу и Нежате Твердятичу, нужно отметить, что черты посадничьего быта демонстрируются и другими грамотами этого комплекса, не содержащими перечисленных здесь имен.
В слоях 60-х гг. XI в. – 10-х гг. XII в., в частности, найдены грамоты № 526, 562/607 (рис. 24) и 527[127]. Грамота № 526 перечисляет долги и должников в Руссе, на Луге, на Шелони, на Селигере и в Дубровне. В свое время она была квалифицирована как запись ростовщика, раскинувшего свою сеть на обширные территории Новгородской земли. Вероятнее, однако, видеть в ней список сборщиков государственных доходов с указанием недоимок в конкретных пунктах сбора. Грамота № 562/607 содержит донесение: «Жизнобоуде погоублене у Сычевиць, новъгородьске смьрде, а за ними и задьниця». Согласно Русской Правде, выморочное наследство смердов идет князю, т. е. превращается в государственное имущество. Любопытно, что Жизнобуда называет и старорусская грамота № 16 того же времени, которая тоже перечисляет недоимочные суммы[128]. Грамота № 527 трактована А. А. Зализняком как «письмо воеводы к своим домочадцам или к каким-то другим зависимым от него людям». Не связана ли эта грамота с соцким Ставром?
Рис. 24.
а – Берестяная грамота № 526, б – Берестяная грамота № 562/607,
В слоях второй половины 20-х – середины 50-х гг. XII в. обнаружена грамота № 630, в которой перечислены недоимочные количества соли (в общей сложности до семи тонн) и различные денежные суммы[129], что роднит ее с более ранней грамотой № 526, но также указывает на связь с Русой – главным источником соли для Новгорода.
Для завершения рассматриваемого сюжета обратимся здесь же к материалам второй половины XII – начала XIII в.
Судила Иванкович посадничал до 1156 г., когда «выгнаша новъгородьци Судила ис посадницьства и по том изгнании 5-и день умре; и потом даша посадницьство Якуну Мирославицю»[130]. К середине XII в. Новгород как политическая система обретает значительную самостоятельность от хитросплетений междукняжеской борьбы.
Мы уже видели, как в предшествующее время порой на вершине этой системы оказывались
