возвращаться домой, в тишину и покой.
— Мы почти приехали.
— Хочешь насладиться покоем вместе со мной?
— Надеялся на это.
Они посмотрели друг на друга, и Форд свернул на дорожку к ее дому. Свет фар упал на красный клен.
— Что это висит…
— Моя машина! — она наклонилась вперед, схватившись за приборную доску. Сукин сын, черт бы его побрал. Стой! Стой!
Не успел Форд остановить машину позади ее пикапа, как она уже отстегнула ремень безопасности, распахнула дверцу и выскочила наружу.
Куски триплекса свисали с заднего стекла. Другие осколки повсюду блестели на гравии, похрустывая под ее ногами.
Форд достал телефон и набрал «9-1-1».
— Подожди, Силла. Подожди.
— Все стекла. Он разбил все стекла.
Огромные дыры зияли на лобовом стекле, и от них паутиной расходились трещины. К сердцу Силлы подкатила холодная ярость. Фары тоже были разбиты, решетка радиатора погнута.
— И что толку от сигнализации, — она не плакала и не кричала. — Что толку от этой проклятой сигнализации.
— Нужно посмотреть, что с сигнализацией. Я проверю дом, а потом ты войдешь.
— Это уже слишком, Форд. Это уже слишком. Злобный, мстительный, безумный. Старого ублюдка нужно остановить.
— Хеннесси? Его же нет в городе.
— Есть. Я видела его сегодня в парке. Могу поклясться, что если бы у него под рукой оказался обрезок трубы или еще что-то, чем он воспользовался здесь, то он набросился бы на меня.
Охваченная яростью, она повернулась и в свете фар увидела то, что свисало с ветки красного клена.
Силла бросилась вперед, но Форд схватил ее за руку.
— Пойдем в дом. Нужно подождать полицию.
— Нет, — покачала она головой и медленно сошла с гравия на траву.
Такую куклу, вспомнила Силла, ей купили в шесть лет. У куклы были ее волосы — белокурые, еще не потемневшие, — собранные в два хвостика за ушами при помощи розовых лент. Такими же ленточками было оторочено бело-розовое клетчатое платье. Белые кружевные носочки и туфельки с ремешком- перемычкой.
Ее улыбка была солнечной, как волосы, и сладкой, как запах розовых бутонов.
Он сделал петлю из бельевой веревки. Долгая и кропотливая работа. Повешенная кукла выглядела устрашающе. Над поясом куклы была прикреплена картонка с надписью: ШЛЮХА.
— В комплект — он продавался отдельно — входил кукольный чайный сервиз. Это был мой любимый, — она отвернулась и взяла на руки скулящего и дрожащего Спока. — Ты прав. Нужно войти в дом и все проверить — на всякий случай.
— Дай мне ключи. Я хочу, чтобы ты подождала на веранде. Пожалуйста.
Вежливость, подумала Силла. Как странно слышать непререкаемую властность за этими вежливыми словами.
— Но мы же знаем, что его там нет.
— Тебе не составит труда подождать на веранде. — Чтобы положить конец спору, он просто открыл ее сумочку и взял ключи.
— Форд…
— Подожди здесь.
Он не закрыл за собой дверь и, значит, не сомневался, что Силла послушается. Пожав плечами, она поднялась на веранду и погладила Спока, прежде чем спустить его на пол.
Отсюда она могла смотреть на свой изуродованный пикап. Она так
Первые шаги навстречу мечте.
— Все в порядке, — послышался за ее спиной голос Форда.
— Так уж и в порядке, — какая-то часть ее, стервозная и злобная, хотела сбросить эти ладони, которые успокаивающе легли ей на плечи. Но она сдержалась. — Знаешь, на что был похож сегодняшний день? На кино. И не в плохом смысле, а в хорошем. Кадры и сцены из фильма, частью которого мне хотелось бы стать. Я еще не была своей, ощущала себя новичком. Но начинала чувствовать… действительно начинала чувствовать себя самой собой.
Она набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула.
— А теперь я вернулась в реальность. Разбитое стекло. Но все это странно, очень странно. Сегодня это была я. Настоящая. А все это? Зачем оно? Это обман, мираж. Дым и зеркала.
Воздух был горячим и неподвижным, а смог стелился над ним, как жирное бензиновое пятно. Холодные камни могил, в которых лежали знаменитости и простые смертные, были разбросаны по зеленой траве. И всюду цветы — цветущие слезы, пролитые живыми над мертвыми.
Дженет была закутана в черное, ее тело под платьем съежилось от горя. Широкополая черная шляпа и темные очки скрывали ее лицо, но горе просачивалось и через эти барьеры.
— Пока нельзя класть надгробный камень. Земля должна сначала осесть. Но ты можешь его представить, правда? На белом мраморе вырезано его имя и те недолгие годы, что он был со мной. Я хотела, чтобы вырезали стихи, всего несколько строчек, но не могла ничего придумать. Не могла. Поэтому я попросила вырезать надпись «Ангелы плачут над ним». Только это. Думаю, они должны плакать. Они должны плакать над моим Джонни. Ты же видишь ангелов, которые со слезами склоняются над ним?
— Да. Я уже приходила сюда раньше.
— Значит, ты знаешь, как это будет выглядеть. Каким это останется навсегда. Он был главной любовью моей жизни. Мужчины, мужья, любовники — все они приходили и уходили. Но он? Джонни. Он был частью меня, — каждое ее слово было пропитано болью. — У меня могло быть… так много. Ты можешь себе представить, что чувствует мать, стоящая над могилой своего ребенка и думающая о том, что у нее могло бы быть?
— Нет. Прости.
— Многие не могут. Они обрушивают на меня свое сочувствие, но оно ничего не значит. Потом, позже, оно немного поможет, но в первые дни, недели и месяцы все бессмысленно. Я буду лежать здесь, — она показала на землю рядом с могилой. — Я уже сейчас это знаю, потому что сама все устроила. Я и Джонни.
— И твоя дочь. Моя мать.
— Рядом со мной, если захочет. Но она молода, и у нее своя дорога в жизни. Она хочет… всего. Ты это знаешь, но теперь я ничего не могу ей дать, в эти первые недели и месяцы. Мне нечего ей дать. Скоро я сама буду здесь, в земле, рядом с Джонни. Я еще не знаю, когда это будет, но знаю, что скоро. Я уже думаю об этом. Ежедневно. Как я могу жить, когда моего мальчика нет? Таблетки? Бритва? Море? Не могу выбрать. Горе затмевает мой разум.
— А любовь?
— Очищает, когда она настоящая. Но она может причинить и адскую боль. Ты задаешь себе вопрос, могла ли я предотвратить это. Не упустить его. Люди считают, что могла.
— Не знаю. Той ночью погиб еще один мальчик, а третий остался парализованным.
— Разве это моя вина? — спросила Дженет, и сквозь печаль в ее голосе проступила горечь. — Или
