26
Первым, что они увидели, когда добрались до Малого Кодьяка, была сожженная избушка. Примерно за полчаса до этого они уже почувствовали запах дыма, и Реми шел впереди крадучись, с мушкетом на изготовку. К счастью, все обошлось: поляна была пуста.
Пахло еще чем-то паленым, и Солей ощутила приступ тошноты.
— Собака, — произнес Реми. — Похоже, они ее штыком сперва…
Они двинулись дальше. 'Хоть бы дело здесь действительно ограничилось только собакой', — подумала Солей. Она боялась вдохнуть поглубже — а вдруг где-нибудь рядом засада? Нет, ничего не было. Реми шел быстро и бесшумно, Солей еще этому не научилась; нет-нет, под ногой у нее раздавался треск от сломанной ветки, и у нее сразу все замирало в груди — вот сейчас грохнет выстрел, прямо в спину…
Меньше чем за два дня им встретилась уже третья сожженная усадьба. Реми решил сойти с тропы, идти чащей. Он был такой же, как всегда, только менее разговорчивый. Они уже не разводили костер, чтобы не привлечь внимания солдат. Солей поняла, почему он запасся у микмаков вяленым мясом и копченой рыбой: наверное, догадывался, какие трудности их ждут.
У нее стал плохой сон, она вздрагивала от каждого звука, да и Реми, она чувствовала, часто не смыкал глаз по ночам, хотя ничего ей и не говорил.
Пошел четвертый день пути после того, как они увидели первый сгоревший дом. Внезапно из кустов перед ними появилась человеческая фигура. Солей хватило нескольких мгновений, чтобы понять, что это не британский солдат, но дрожь во всем теле долго не проходила. Ну можно ли так жить, все время во власти страха?
— Привет, дружище, — произнес Реми, тоже останавливаясь, но все еще не опуская мушкета.
Только теперь Солей как следует рассмотрела случайного встречного. Это был дряхлый старик, лохмотья едва прикрывали его исхудавшее тело. Голос у него был какой-то хриплый, диковатый — наверняка он уже отвык от человеческой речи.
— Привет, — откликнулся он как эхо.
— Вы один, месье? — спросил Реми, посматривая по сторонам, нет ли еще кого.
— Один, — подтвердил старик. — Все поумирали.
Дрожь в теле Солей перешла в судорогу. Она схватилась за Реми.
У старика ничего не было — ни оружия, ни еды. Немытый, грязный и наверняка голодный. Реми взялся за мешок.
— Мы как раз собирались перекусить, не хотите с нами, месье?
— Если можете поделиться, буду обязан, — достоинство, с которым старик произнес эту фразу, было просто удивительным, учитывая его состояние. — Правда, для моих зубов мясо не очень…
— У нас есть копченый лосось, — мягко предложил Реми.
Он сел спиной к стволу дерева, жестом поманил Солей садиться.
Слегка помедлив, уселся и старик; от запаха копченой рыбы в уголках рта у него появилась слюна.
Они поели, и старик рассказал им свою печальную историю. Его звали Оливье Годе, он жил с внуком, его женой и их тремя малышами. Пришли солдаты, внук Жермен схватился было за ружье — сразу пристрелили.
— Как собаку, месье! — делился горем месье Годе. — Так у порога и умер. Другие попытались бежать в лес — тоже всех поубивали, даже самого младшего, а ему всего пять лет было. На глазах у матери, а потом и ее… И меня бы прикончили, если бы не спрятался. А зачем мне теперь жить? Лучше бы и меня убили. Забрали все: муку, горох, кур, корову. Все им на пропитание пошло теперь.
Он ел жадно. Съев все, облизал пальцы, потом вытер их о свои лохмотья.
— Вы смелый человек, — это прозвучало как 'безумец', — если идете здесь, да еще и с молодкой. Они хватают всех акадийцев без разбора — и на корабли.
— И куда же потом?
— Кто знает? — Месье Годе пожал костистыми плечами. — Их больше никто не видел.
Возмущение Солей наконец пересилило страх.
— А жители? Почему же они не защищаются?
Месье Годе беспомощно развел руками:
— А что они могут сделать, мадам? У каждого один мушкет, а у тех — дюжины. Многие уходят, бросают все, не знаю, что с ними дальше. А мой внук поклялся никуда не уходить отсюда, не бросать свою землю, вот и остался здесь навсегда, — он снова обратился к Реми: — Слышали, что они дали форту новое название? Теперь это форт Камберленд. — Английское слово прозвучало у него как-то странно. — Красномундирники повсюду. Все забирают, сжигают, даже церкви. Как-то прихожане на них набросились — с топорами, косами. Ну человек тридцать перебили, новые пришли, церковь все равно с землей сровняли, и дома тоже. Чего добились-то? Нас слишком мало против них, и есть нечего.
Помолчали; было слышно только чириканье птиц. Старик вздохнул и начал подниматься с земли.
— Благодарю вас, месье, за пищу. Счастливо вам с вашей молодкой добраться.
Мгновение — и он исчез в чаще.
Реми повернулся к Солей, попытался улыбнуться.
— Ну, чем скорее отсюда, тем лучше. Ты что-то ничего не ела.
— Не хочется. Вся душа переворачивается. Бойня настоящая. И женщин с детьми не щадят.
— Да, паршиво все это, — Реми обнял ее, прижал к себе. — Но мы выберемся. Поешь только. Без еды нельзя.
Она не сказала ему о том, как она боится за своих, которые там, в Гран-Пре. Страх ушел куда-то вглубь, но на душе было по-прежнему муторно.
Прошел день, они, кажется, миновали опасную зону, где свирепствовали каратели. Пепелищ больше не встречалось, но жители, не переставая, жаловались.
— Муки нет. И гороха тоже. Эти чертовы англичане не пропускают сюда суда с продовольствием. Из Луисбурга тоже ничего не идет. От самого Галифакса — везде заставы, заставы…
Уже новое, английское название употребляют. Противно… В остальном, однако, жизнь текла там, как обычно, и к ним снова возвращалась надежда — а может быть, дома все по-прежнему, как тогда, когда они отправлялись в свое путешествие?
Теперь Реми и Солей двигались быстрее, разводили костры, спали спокойнее, хотя любой резкий звук — лось, продирающийся через чащобу, например, — заставлял их вскакивать. Реми не расставался с мушкетом ни на минуту.
Солей теперь больше всего беспокоило, как они опять будут переправляться через это страшное место с водоворотами и высоким приливом. Конечно, она уже имела кое-какой опыт в гребле, но снова пережить этот ужас ей не хотелось… А по берегу, кружным путем — это займет много дней, нет, она этого не хочет.
Уже созрела смородина. Они остановились на ночлег засветло, и Солей смогла набрать корзинку. С какой жадностью она набросилась на ягоды, даже странно. Реми она пообещала, что, когда у них будет печка, она испечет ему пирог со смородиной.
— Теперь совсем недолго осталось ждать, — сказал Реми уже не таким напряженным голосом, как в последние дни.
Утром она проснулась от запаха жарившейся рыбы. Реми пристроился у костра, улыбнулся ей, когда она подняла голову.
— Вставай, соня! Если пораньше сегодня выйдем, заночуем уже на утесе, там, над проливом.
Солей встала какая-то разбитая, сбегала в кусты. Аппетитный запах еды сегодня ее никак не привлекал. Ее затошнило, потом вырвало. Она вышла из кустов, пошатываясь, бледная как мел.
— Что случилось? — Реми поднялся ей навстречу с озабоченным лицом.
— Плохо что-то… — с трудом выговорила она, прижимаясь к нему. Приступ уже проходил.
