Он обнял ее.
— Сколько времени у тебя прошло с последнего раза? По-моему, уже больше месяца.
Она отстранилась от него. Она совсем об этом забыла — время было такое жуткое, эти солдаты…
— Реми, ты думаешь? Ой… — она быстро подрассчитала и радостно воскликнула: — Неужели правда? У нас будет ребенок?
Он засмеялся, вновь привлек ее к себе.
— Возможно, если только ты не наелась вчера несвежей рыбы. Но меня-то не тошнит. Говорил я тебе: Мадаваска принесет нам счастье!
Ее недомогание быстро проходило. Они еще несколько раз поцеловались, потом он поднял ее на руки и закружил вокруг костра.
— Первый сыночек! — напевал он.
— Первая дочурка! — подхватывала она.
Впрочем, время не позволяло отвлекаться. Вперед, вперед! Но теперь каждый раз, когда Реми подавал ей руку, чтобы помочь перебраться через упавшее на тропу дерево, или просто оглядывался через плечо, как она, Солей видела в его глазах какую-то новую, особую заботливость и нежность.
Времени подумать о себе у нее было, впрочем, достаточно. Иногда она с каким-то удивлением бросала взгляд на свой живот — такой же впалый, как всегда. Вроде ничего не изменилось — а вот, поди ты! Неужели там новая жизнь, ребенок Реми?!
Радость переполняла ее весь оставшийся путь. Даже пролив не показался ей теперь таким страшным; лишь на секунду ей пришла мысль, что если их лодка попадет в водоворот, то погибнет не только она, но и будущий ребенок.
— Ничего не случится ни с тобой, ни с ним, — заверил ее Реми, будто читая ее мысли, и она решила довериться ему.
Красные скалы все ближе, опасные места давно позади, и они уже поднимаются вверх.
Отсюда уже сама Солей знает дорогу.
Вот и ее родной Гран-Пре. Отовсюду слышатся приветствия, на лицах людей радость, удивление. Солдаты в форте вроде есть и новые, но больше их как будто не стало. Посмотрели на пришедших холодно, но не остановили.
И наконец такая знакомая дорожка от деревни к их усадьбе — Солей побежала бы, если бы Реми не удержал. Ушла он отсюда еще совсем девчонкой, а возвращается зрелой женщиной, будущей матерью. Последнюю сотню ярдов она все-таки пробежала, вырвавшись от Реми. Из-за двери донесся голос Эмиля, читавшего предобеденную молитву.
— Мама, папа! — закричала Солей что было силы. — Мы пришли! Мы дома!
27
На памяти Солей это был первый случай, когда Эмиль прервал молитву.
— Солей! Барби, дочка наша вернулась, милостью божьей!
Он бросился к Солей, обнял ее так, что чуть не раздавил, потом слегка отстранил от себя, чтобы получше рассмотреть. В глазах его стояли слезы.
— А ты изменилась! Такая была девчушка пухленькая, а теперь подобралась, окрепла, настоящая женщина! И Реми… Добро пожаловать, сынок! Чувствуется, не обижал нашу девочку.
— Я же вам обещал, папа! Ну, как тут? — Реми, широко улыбаясь, поставил в угол мешок.
Все повскакали с мест, чтобы встретить вернувшихся, даже о еде забыли. Такие знакомые, родные лица — и все-таки в чем-то неуловимо иные. Со всех сторон сыпались вопросы, вместо ответа следовали встречные вопросы, словом, была полная сумятица. Барби плакала, обнимая дочку, но она же первая вспомнила о неначатой трапезе, бросилась опять к столу. Солей хотела было помочь.
— Нет, нет! Сегодня вы — гости. Даниэль, принеси-ка еще две тарелки. Франсуа, подвинься немного! Садитесь, а то все совсем остынет!
'А ведь мать не такая седая была, — подумала Солей. — А в остальном она ничуть не изменилась'. Солей взяла свою тарелку и начала с аппетитом есть — соскучилась по домашней пище, как, впрочем, и по этим голосам и лицам.
Эмиль счастливо улыбался. Вот теперь Солей могла его как следует разглядеть. Морщины вокруг глаз и рта отца залегли поглубже, широкие плечи как-то обвисли, будто под какой-то чудовищной тяжестью. Постарел, вид усталый.
Даниэль — та наконец, наверное, счастлива: вон грудь-то как торчит! Мордашка у нее всегда была хорошенькая, так что от парней небось отбоя нет, хоть ей всего тринадцать. Интересно, выбрала ли уже себе подходящего? Да, у нее же была симпатия — Базиль Лизотт, или уже новая появилась?
Анри и Венсан так выросли за лето — прямо не верится глазам. Венсан еще пухленький, а Анри вытянулся, похудел. Дедушка улыбается, радостно кивает — уж он-то, конечно, не меняется.
И у Пьера в лице что-то переменилось. Женщина, догадалась Солей и тоже улыбнулась ему. Неужели нашел кого-то после своей Авроры? Пьер сидел как раз напротив, поэтому она перегнулась к нему и спросила, чтобы другие не слышали:
— Кто она, Пьер?
Он секунду поколебался, улыбка его стала шире, потом гордо-смущенно сообщил:
— Сесиль Меньо!
Солей едва сумела скрыть свое изумление. Сесиль — почти ровесница Даниэль, ну, может, на год постарше. А Пьеру почти двадцать пять, двое сыновей на руках.
— Вы уже объявили о помолвке? — спросила она, пока все закатывались хохотом от какой-то шуточки Реми.
— Да нет еще. Но скоро, думаю.
На какой-то момент они ощутили такую близость, какая может быть только между братом и сестрой.
Сквозь общее веселье прорвался голос Антуана:
— Какие новости принес, Реми, насчет англичан? Через Бозежур проходил? Нехорошее люди говорят, чего только не услышишь…
— Да и я ничего хорошего не скажу, — Реми сразу посерьезнел. — Одни пепелища вокруг остались, и даже название форта переменили. Много беженцев мы встречали, на запад бегут, земли у них отняли, теперь в глухомани устраиваться будут.
Эмиль решительно поднял руку:
— Только не сегодня! Ни о бедах, ни о политике! Сегодня мы празднуем! Бертин, тащи-ка вино, выпьем за Солей и Реми, за их возвращение!
Жак, который тоже за время их отсутствия вырос не меньше чем на дюйм, впервые осмелился что-то сказать:
— Папа, а мне можно будет немножко?
— Почему нет? — Эмиль сегодня был настроен благодушно. — Сегодня, думаю, даже мать не будет против!
Анри, которого давно привлекал рубиновый цвет вина, тоже робко осведомился:
— А мне, дедуль? Попробовать только!
— Нет, нет, — запротестовала Барби, — ты еще маленький!
На лице парнишки еще не успело отразиться чувство разочарования, а Эмиль уже распорядился по- своему:
— От глотка ничего не будет. Давай попробуем с тобой лучшее французское вино, которое прошло через все британские засады и заставы!
Все с интересом ждали, что будет. Анри глотнул, как будто это было парное молоко, подавился, закашлялся.
— Гадость какая! — наконец произнес он ко всеобщему веселью, только бабушка укоризненно
