— Да нет, пошли, — решил Реми.
Они постояли, отдышались, потом принялись за тяжелый засов на двери тюрьмы.
Опять этот тяжелый запах! И холод, холод! Ведь дров полно — нет, чтобы истопить! Явно эти мерзавцы хотят уморить всех, чтобы кормить не надо было.
Сопение, храп. Перекрывая эти звуки, Реми бросил в темноту:
— Симон де Витр здесь?
Сразу наступила тишина: сон в таком месте, на таком холоде не может быть глубоким.
Знакомый голос ответил:
— Я это. Кто там?
— Реми Мишо. Давайте быстро. Часовых мы сняли, но вот-вот поднимется тревога. Ворота открыты. Кто хочет — бегите!
Симон схватил его за руку.
— Двигаем! Валим отсюда на…
Толпа хлынула за ними, рассыпаясь в разные стороны. Реми бежал со всех ног к опушке. Послышался окрик на английском, потом еще…
Справа от него выругался Жозеф. Но вот и первые деревья.
— Все, сработано! — крикнул Реми.
И тут ему в спину попала шальная пуля. Он не почувствовал боли — только сильный удар, от которого зашатался и побрел, хватаясь за стволы. Услышал, как кто-то рядом закричал от боли, потом еще звуки выстрелов. И все, темнота…
54
Над деревенькой спустились сумерки. Франсуа и Селест приближались к дому после своей обычной прогулки. Молчали оба. Селест молчала от страха. Боже, что ей наговорила Солей! А она, дурочка, еще слушала! Она же никогда не сумеет этого сделать, она не совратительница какая-нибудь, а простая деревенская девчонка… Нет, нельзя сказать, чтобы она совсем уж ничего не знала об этой стороне жизни: она видела, как ведут себя домашние животные, понимала, что означают эти сдавленные стоны и вскрики за занавесками в их избе. Трое братьев провели свои первые брачные ночи в нескольких шагах от ее постели…
И у Селест вовсе не было страха или отвращения к этому. Тело требовало своего. Но ведь Франсуа никак не показывает, что она для него больше, чем подруга, и Солей тут может ошибаться. При чем тут Антуан и память о нем? Может, она ему просто не нравится? Предложишь себя ему, а он откажется — позор-то какой! Да еще в этом доме — нет, ничего тут не получится…
Под ногой у Селест треснул лед. Франсуа обнял ее за талию. Вот сейчас самое время прижаться к нему… Пока она раздумывала, он уже убрал руку. На глаза девушки навернулись слезы.
Сегодня они припозднились с прогулкой, вокруг никого, вполне можно было бы как-то исхитриться, чтобы он ее поцеловал. Не сумела, а теперь уже поздно — они почти у дома. А кроме того, что дал бы этот поцелуй? Солей говорит, что это только начало, а где продолжать-то? На снегу, что ли?
— Я всегда любил возвращаться домой зимой вечером. Окна светятся, едой пахнет, — нарушил вечернюю тишину голос Франсуа.
— Только это не наш дом, — напомнила ему Селест. — Я так по своим скучаю!
О Боже, не надо бы этого говорить! Он ведь опять подумает, что она Антуана имеет в виду. Она быстро добавила:
— По маме и папе, по братишкам, по невесткам, по малышам…
Франсуа уловил что-то необычное в ее голосе. Устала, наверное.
— Не стоило бы мне тебя вытаскивать так поздно. Ты еще не совсем поправилась.
— Нет, я вполне здорова! — заверила его Селест. — Думаю, пора двигаться, Франсуа! Мы ведь здесь собирались остаться, пока у меня лихорадка была, и только. И Солей уже не терпится, я знаю.
Франсуа остановился.
— Я понимаю, почему она так хочет побыстрее туда, на Мадаваску. А вдруг Реми там нет?
Господи, какой же он красивый! Любовь переполняла Селест, и это не имело никакого отношения к тому, что он — брат Антуана, она любила именно Франсуа! Ее охватили воспоминания: как Франсуа спас ее, когда она упала с дамбы в воду, ей тогда было десять; как вытаскивал ей занозы из ладоней, когда их лодка перевернулась и она хваталась за обшивку, а брать девочку на лодку было вообще запрещено, и если бы он не обработал ей руки, пришлось бы во всем признаться матери; как он засунул ей за шиворот угря, а она закричала и шарахнула его, чем под руку подвернулось. А подвернулась здоровенная палка, отчего на голове Франсуа вскочила огромная багровая шишка, но он никому не признался, как он ее получил.
— Солей нужна надежда, — сказала Селест с непередаваемой нежностью, которая относилась, правда, не к подруге, а к нему. — Это все, что ей осталось, Франсуа.
В его ответе прозвучала открытая тревога — это совсем не было похоже на него.
— Ей же рожать. Где? Под открытым небом? Здесь, по крайности, хоть женщины есть, помогут, кто понимает в таких вещах.
У нее все сжалось внутри — уж не Одетту ли он имеет в виду? — но ответ ее прозвучал разумно- уверенно:
— Дети рождаются, когда время приходит, есть кто вокруг или нет.
— Тогда почему мама столько раз ходила роды принимать? А еще я помню, как нас на целый день выгнали, когда она Жака рожала, да еще три тетки ей помогали!
Селест улыбнулась:
— Это просто чтобы вы под ногами не путались. У твоей мамы роды всегда легкие были. Я сама слышала, она моей матери говорила. И у Солей то же самое будет, — она надеялась, что это будет так, хотя размеры живота у подруги ее уже начали пугать. — Я знаю, она хочет отправляться дальше и только меня ждет. А я уже готова. Давай завтра?
Надо вытащить его отсюда, и он забудет об этой мадам Кормье, тогда и ей не нужно будет волноваться за него. Все тогда своим чередом пойдет, а это лучше, чем то, что Солей говорит…
Франсуа зашел вперед — так, чтобы свет упал ей на лицо.
— Ты уверена? Действительно, хочешь идти? Выдержишь?
— Да. И чем быстрее пойдем, тем лучше.
Несколько секунд они стояли, глядя друг другу в глаза. Селест ощутила какое-то покалывание во всем теле, ее властно потянуло к нему. Франсуа слегка наклонил к ней голову — хотел поцеловать? — но тут распахнулась дверь, и они отпрянули друг от друга.
— Франсуа? Селест? Это вы? Я думала, вы вообще навсегда куда-то делись.
— Что-нибудь опять случилось? — спросил Франсуа.
— Мадам Одетта слегка, — в голосе Солей не ощущалось особой озабоченности. — Есть не хочет, а я так умираю с голоду. Все давно готово. — Она отступила на шаг назад, пропуская их в дом, и хитренько улыбнулась Селест, которая не поняла, что означает эта улыбка подруги. Впрочем, все тут же стало ясно.
— Наверно, мне придется посидеть ночь у нее, присмотреть за ней, — сделав почти скорбное лицо, сказала Солей.
Франсуа недоверчиво глянул на нее, и она поспешно объяснила:
— Вдруг то же самое, что с Селест было? Если начнется жар, я ей чая дам и примочку сделаю на голову.
— Странно, — Франсуа произнес это негромко, чтобы не было слышно за занавеской, — мне казалось, что ты к ней не особенно… расположена.
— Верно, — отрезала Солей. — Но она нас приняла, когда Селест была совсем больна. Моя совесть не позволяет мне не ответить тем же самым.
Отвернувшись от Франсуа, она состроила гримаску Селест, и теперь-то та все поняла. Этой ночью они
