никогда бы уже не коснулся нежной кожи Шамхат. Что может быть страшнее разлуки с ней? Годы пройдут незаметно. Я не боюсь, что старость изменит ее лицо. Я боюсь, что смерть навсегда разлучит нас. Вот чего я боюсь!»
С этими мыслями он дошел до жилища и вошел в покои, которые еще недавно занимал Гильгамеш.
– Нам снарядят колесницу, – сказал он Шамхат. – Но скажи мне, сказка ли то, что ты мне говорила о волшебном цветке? Или его тайной действительно владеет человек, переживший потоп?
– Никто об этом точно не знает, – вздохнула Шамхат. – Но разве мало ты подвигов совершил с Гильгамешем? Разве не хочется тебе совершить еще один, вместе со мной? Мы можем узнать, правду ли говорят об Утнапишти. Если нет, то мы огородим степь и будем жить с тобой счастливо до конца дней. А если правда…
– Я никогда не боялся смерти, – признался ей Энкиду. – Ни когда жил со зверями, ни потом, когда ходил с Гильгамешем. А сейчас я боюсь умереть.
– Почему?
– Потому что когда мы жили у пастухов, ты каждый день была со мной, и я забыл о несчастьях. Потом Гильгамеш тебя заточил, и во мне осталось только два чувства – жажда мести и тоска по тебе. А сейчас, когда я вновь обрел тебя, у меня появился страх тебя потерять.
Он сел на ложе и опустил взор.
– В колесницу запрягут самых крепких мулов, – негромко сказал он. – Дадут много воды и хлеба. Пусть горы Машу отстоят от нас хоть на тридцать поприщ, мы все равно сможем достигнуть их. Давай попробуем?
– Ты отличаешься от всех мужей, которых я знала, – улыбнулась Шамхат.
– Чем? – поднял взгляд Энкиду.
– Ты умнеешь, даже не получив дубиной по голове, – рассмеялась она.
Солнце прошло половину послеполуденного пути, когда Энкиду и Шамхат выехали на колеснице за стену огражденного Урука. Отъехав не дальше, чем на половину поприща, Энкиду остановил колесницу и поднял лицо к небу.
– Благослови нас, великий Шамат! – негромко произнес он. – По тебе мы будем сверять нашу дорогу.
Пряный степной ветер играл его волосами, на смуглом лице обозначилось выражение светлой грусти.
– О чем ты печалишься? – спросила Шамхат.
– О всем хорошем, что навсегда останется позади. Но ожидающее впереди манит меня сильнее. – Энкиду щелкнул поводьями, и сильные мулы потянули колесницу вперед.
Четыре дня они двигались на север, чтобы обогнуть врезавшийся в сушу клин моря, затем повернули на восток. В пище и воде для мулов не было недостатка – то и дело по пути попадались пресные болотца, по берегам которых росла густая и сочная трава. Для себя воды и пищи путники тоже взяли достаточно, поэтому избегали приближаться к чужим городам.
По ночам, под огромными лохматыми звездами, Энкиду и Шамхат предавались любви, восторженно и страстно отдаваясь друг другу. По утрам Энкиду упражнялся с боевым топором и мечом, чтобы не утерять навыков от бездействия. Днем они ехали, оставляя за спиной поприща влажной степи, иногда переезжали вброд реки, иногда преодолевали невысокие горы. Шамхат пела песни, сочиняя их на ходу: пела она о ветре, услужливо дующем в спину, пела о солнце, о реках, о горах, которые ждут впереди, но больше всего пела о том, как любит она Энкиду.
Так напевала она под стук обитых бронзой колес. Как-то на привале она собрала глины на берегу болотца, раскатала ее в небольшую лепешку и написала на ней эти строчки. Энкиду умел читать, но плохо, а писать и вовсе не умел, поэтому грамотность подруги вызывала у него безотчетное уважение. Он решил, что обязательно научится разбирать эти смутно понятные рисунки из клинышков так же бегло, как и Шамхат. И писать научится тоже.
К концу привала табличка просохла, но Шамхат так и оставила ее на берегу.
– Почему ты бросила свой труд? – удивился Энкиду, собираясь забрать табличку с собой.
– Оставь здесь! – улыбнулась спутница. – Мне она не нужна. Ведь эти слова у меня в голове! И я еще их придумаю знаешь сколько? Больше в шесть раз, вот сколько! А здесь когда-нибудь остановится путник, найдет эту табличку, прочтет и узнает, как сильно я тебя люблю. Порадуется за нас или позавидует… Не знаю, но, может быть, и сам, если в его жизни еще нет этого волшебного света, поймет, что же он ищет на самом деле, скитаясь по Земле.
Она сплела из тростника корзинку и, набрав в нее глины побольше, забрала с собой в колесницу.
– Зачем тебе столько? – удивился Энкиду.
– Хочу написать про нас. Переложу в стихи всю историю, как мы с тобой встретились.
– И про смерть Гильгамеша напишешь?
– Напишу.
– А если кто прочитает?
– Но ты ведь его не убивал! Я об этом и напишу, чтоб никто не подумал. К тому же в Урук огражденный мы с тобой вряд ли вернемся. Земля знаешь какая огромная? Вот такая она огромная! – Шамхат широко раскинула руки. – Сто восемьдесят поприщ от края до края!
– Долго же тогда нам ехать до гор Машу, – усмехнулся Энкиду.
– А горы, может быть, ближе, – успокоила его Шамхат.
