– Когда ты получил письмо от Варшавского?
– Сегодня вечером, товарищ Свержин.
– Какие меры ты уже предпринял по нему?
– Никаких. Я сразу после разговора с вами по телефону отправился к профессору на Петровский бульвар, как вы и велели.
– Хорошо. Ты внимательно ознакомился с текстом письма?
– Нет. Но с первой страницы ясно, что текст содержит информацию, затрагивающую интересы Советского государства. На мой взгляд, так же важно, что сам Варшавский является носителем этой информации. Мне кажется, было бы оправданно подстроить гибель Варшавского, к примеру, в автомобильной аварии по вине водителя.
– Это я категорически тебе запрещаю! – отчеканил профессор. – Запрещаю! Тебе ни при каких обстоятельствах не велено этого делать. Повтори.
– Не велено этого делать, – вяло ответил Дроздов.
– Хорошо. То есть по тексту письма никаких действий не производилось?
– Нет.
– Кто, кроме меня, знает о письме?
– Только в канцелярии. Они перепутали Грозднова со мной и доставили пакет не по адресу.
– Значит, ты точно ничего не предпринимал по письму?
– Нет.
– Тогда слушай меня внимательно. Сейчас ты закроешь глаза и нормально подышишь. Ровно. Почувствуй, как кровь приливает к лицу, как мерно работает сердце. Ты отдохнул, ты очень хорошо себя чувствуешь. Я просчитаю до десяти и на последний счет ты проснешься, забыв все, кроме того, что нельзя причинять никакого вреда Варшавскому. Это очень важная мысль, она накрепко засядет в твоем мозгу. И если ты вдруг даже подумаешь нарушить наказ, твое сердце собьется с ритма и не успокоится, пока ты не прекратишь думать об этом. Я начинаю считать. Раз, два, три…
Варя смотрела в скважину, похолодев от страха и нереальности увиденного. Она слышала от профессора о гипнозе, но одно дело байки, а другое – увидеть своими глазами. Варшавский закрыл тетрадь и сунул ее под кресло, на котором сидел Дроздов.
– Семь, восемь, девять, десять.
Энкавэдэшник открыл глаза и придал лицу внимательное выражение, как будто разговор о вспышках и дождевых каплях не прерывался ни на секунду. Профессор же продолжил как ни в чем не бывало:
– То есть из хаотичных, казалось бы, шумов человеческий мозг вычленяет какие-то составляющие, из которых формирует образ, руководствуясь только ему известными принципами. В теории можно предположить, что по-особому структурированный шум способен включить в человеческом мозгу неисследованные процессы, в результате которых индивидуум приобретет новые качества.
– Качества чего? – встряхнув головой, поинтересовался Дроздов.
– Вот это доподлинно неизвестно, – пожал плечами Варшавский. – Может быть, качество восприятия, может быть, качество осмысления, а возможно, то и другое вместе.
– Не понимаю, – жестче повторил энкавэдэшник. – Подробненько объясните!
– Хорошо. Кто, по-вашему, совершает революционные научные открытия?
– Не засирайте мне мозги, профессор! – поморщился Дроздов. – Что я вам, студент? Выкладывайте начистоту!
– Хорошо-хорошо. Открытия обычно совершают выдающиеся ученые! Выдающиеся! Из ряда вон! Несмотря на то, что они видят, слышат и даже знают не больше других ученых, они способны как-то по- особенному складывать разрозненные данные в единую картину. Это талант. Но вот в чем причина таланта, почему одним он дан, а другим нет – неизвестно. Так вот, если хотите, мое предположение касательно межпланетного шума заключается в следующем. Он создает в мозгу человека некие дополнительные связи и делает его талантливым. На какое-то время.
– Талант на день, – усмехнулся Дроздов. – Так вы думаете, что человек, услышавший Голос Бога, может за «какое-то время» придумать нечто из ряда вон?
– Просто уверен, – кивнул профессор. – Проблема в том, что суть открытия будет носить вероятностный характер. Мы не можем даже приблизительно предсказать, в какой области возможен научный или технический прорыв. Реципиент способен создать как новый вид оружия, так и аппарат для механической дойки целого стада коров.
– Кого, простите? – Дроздов наклонился вперед.
– Коров.
На несколько секунд воцарилось молчание.
«Меня самого выдоят, – со смесью страха и злобы подумал энкавэдэшник. – Хорошо, что здесь нету товарища Свержина, а то бы прямо на месте меня пристрелил, услышав такое. Жалко, что профессоришку нельзя замочить прямо здесь и сейчас».
От этой мысли неприятно дернулось сердце, но Максим Георгиевич списал это на нервы и недостаток сна.
– А от чего может зависеть направление мыслей этого э… – снова обратился он к Варшавскому.
– Реципиента? – подсказал профессор. – Человека, попавшего под воздействие межпланетного шума?
