Синдзе жадно глотал снег. Глядя на его впалые щеки, Кадзи вдруг вспомнил Охару.
— Хорошо, что Охара попал в лазарет. Он бы, бедняга, здесь не вытянул. А ведь благодаря Хино — вот ирония судьбы!
Охара свалился тогда на третьем заходе.
— Его смотрел врач, нашел белок в моче. Теперь наш Охара на диете. Ему бы лежать и радоваться, так нет, просится в роту.
Синдзе слушал рассеянно.
— Кадзи, ты не хочешь уйти со мной? — спросил он,
— Куда?
Синдзе примял кулаком снег перед собой.
— Надо бежать, пока снег. Развезет — по болотам не больно побегаешь.
— А, земля обетованная, — пробормотал Кадзи. — Думаешь, удастся?
Они поползли рядом.
— Сторожевым постам НЗ дают сухим пайком, сам возил, знаю, где прячут. Если сделать крюк, можно запастись на дорогу.
— А по-русски ты говоришь?
— Нет.
— Ну, перейдешь границу, а дальше?
— Это не от меня зависит.
— Летом еще куда ни шло, — сказал Кадзи.
Они молча проползли метров шестьдесят. На сопках застрочили пулеметы. Унтера стали выравнивать цепь.
— Иными словами — не хочешь.
— Не знаю. Я никогда серьезно не думал об этом.
— А о чем же ты думал? О том, как бороться с несправедливостью в армии? — в голосе Синдзе прозвучала насмешка.
— Откровенно говоря, не верю я в эту затею с побегом.
— А я вот верю. — Синдзе широко улыбнулся. — И убегу. Не так уж они меня берегли-лелеяли, чтоб я хранил верность Квантунской армии.
— Меня беспокоит Охара, — сказал Кадзи.
Кадзи навестил его в лазарете. Охара лежал на койке, уставившись ввалившимися глазами в потолок.
— Потерял он интерес к жизни… Ведь и самоубийство — форма протеста!
— Хочешь сказать, что побег — трусость?
— Может, это звучит дерзко в моих устах, — сказал Кадзи, — ведь меня не гоняли, как тебя. Но сам подумай, у солдата есть четыре выхода: бороться с несправедливостью, покончить с собой, похерить все надежды и покориться казарме или бежать. Так? Бежать легче всего… Покориться — значит постепенно самому стать носителем армейской морали. Если призадуматься, многомиллионная императорская армия основана на планомерном вытравлении из человека всего человеческого…
— Эх, Кадзи, — улыбнулся Синдзе. — Хотелось бы посмотреть, что из тебя получится, когда дослужишься до унтера.
— Постараюсь доставить тебе такое удовольствие, — отшутился Кадзи. — Всласть покомандую тобой.
— Ну, меня к тому времени здесь не будет. Может, тогда я встречусь с тобой как проводник Красной Армии.
Кадзи посмотрел вдаль. Когда он примчится, красный ураган?
— Господину старослужащему солдату Синдзе хорошо, — пробормотал Кадзи, — он верит, верит, что по ту сторону границы обретет свободу. Мне бы такую веру…
— Эй, кто там залег? — заорали справа. — Пулемет молчит. Короткими перебежками вперед!
— Нам кричат.
Они опять поползли. Теперь они были почти в самом хвосте.
— Я не могу отрешиться от некоторых сомнений, — рассуждал Кадзи, словно обращаясь к самому себе. — Верю в идею, в убеждения. И в людей верю. Только вот жизни перебежчика не мыслю.
— Почему? — продышал рядом Синдзе.
— На что им нужен солдат, бежавший из Квантунской армии? Что он для них? Пешка. Служить войне, обеспечивающей мир. Это прекрасно. Но пешка есть пешка…
— Вперед! Быстрей! — подгонял их сзади чужой унтер. — Первая цепь уже на рубеже атаки!
Кадзи выполз вперед.
— Может, передумаешь? — обернулся он к Синдзе. — Оба мы с тобой, брат, плутали, у обоих свои аргументы. Трудно так, с ходу решать, кто прав, что лучше. Надо разобраться. Но я не пойду, Синдзе. Останусь тут и испробую все.
Напрягшись, Кадзи одолел лощинку. Синдзе остался позади. Кадзи догонял цепь.
Хватит ли у него сил бороться в одиночку? Может, отправиться вместе с Синдзе? Когда есть цель, стоит бороться… Но как же Митико, что будет с ней?
Рота пошла в атаку.
Кадзи поднялся и вместе с десятком солдат бросился штурмовать пустоту, крушить воображаемого врага,
Когда Кадзи добрался до своих, рота уже построилась.
— Где ты копался? — задержал его Хасидани.
— Перестарался вначале, поэтому через триста метров выдохся.
Хасидани недоверчиво покосился на него.
«На такой наряд грех жаловаться», — рассуждал Синдзе.
Он сопровождал артистов из города. От станции было тридцать шесть километров, колеса увязали в талом снегу. Пять человек артистов — три женщины да скрипач с декоратором, — плохонькая провинциальная труппа. Конвой состоял из унтер-офицера, ефрейтора и его, Синдзе. Синдзе чувствовал себя свободно — унтер и ефрейтор были из другой роты.
Актрисы были молоденькие. Они весело улыбались, они знали, что едут к солдатам, а солдаты умирают по женщинам. Унтер-офицер, забравшись в телегу, любезничал с актрисами. Актрисы, чувствовалось, знают цену своим прелестям и не прочь обменять их на продукты из армейского пайка. Ефрейтор полулежал на телеге, ухмылялся, стараясь тоже ввернуть словечко. Один Синдзе шагал молча, не принимая участия в беседе. И все-таки на душе у Синдзе было весело. И не только потому, что сопровождать артистов было куда приятнее, чем дежурить ночью в казарме или стоять в карауле. Синдзе, который считал, что на воле у него ничего не осталось, не совсем утратил интерес к женщинам.
Если б Кадзи согласился бежать, они бы теперь были у цели или замерзли в степи. Синдзе не решился идти один. Он не боялся заблудиться, просто слова Кадзи заставили его кое о чем задуматься. Риск должна была окрылять мечта.
— Вы все молчите, — обратилась к нему красивая актриса. Она свесила ноги с телеги. — Помогите мне сойти.
— Дорога плохая, — сказал Синдзе, но женщина, опершись на его руку, уже спрыгнула на землю.
— Как будто потеплело, — заметила она.
— Да, совсем тепло.
— А зимой, наверно, здесь ужасно. Морозы лютые?
— Да, зимой холодно,
Женщина рассмеялась, передернула плечами, словно хотела сказать: разве так разговаривают с дамой?
— Вы мне кого-то напоминаете… — задумчиво протянула она. — Но кого?..
Она ждала, что он что-нибудь ответит, но Синдзе молчал.
Все женщины на один лад: находят, что ты похож или на ее первую любовь, или на умершего брата.