лучше чахотка, чем такие муки.
— А насчет отношения… — сказал он, не глядя на Тангэ. — Мне бы вернуться к себе в деревню. Ясное дело, забот немало. Во-первых, придется думать, как прокормиться, во-вторых, когда узнают, что я демобилизовался по болезни, так по нынешним временам, пожалуй, не очень-то ласково встретят. Все это правильно… Но только будет меня и хорошее ждать, не одно плохое. Есть одна живая душа, которая обрадуется моему возвращению. Приеду, заберу ее, и подадимся вдвоем куда-нибудь в большой город, где никто нас не знает.
— Жена, что ли?
— Нет еще, покамест не жена. Договорились только. Уедем в город, а там хорошо бы открыть какую- нибудь маленькую торговлю. Такую, чтоб, как ни повернется война, в накладе не остаться. Я ведь, знаешь, и работать умею! Мне бы только начать свое дело…
Лицо Тангэ озарилось добрым, приветливым светом.
— Ты смотри с этой с мокротой… Осторожно. А пуще всего берегись чужих языков. Сам понимаешь, все норовят попасть в отправку, поэтому выслуживаются…
На следующий день в обед в палату вошел Мидзугами в одной рубашке, без кителя, а следом еще один санитар в белом халате. Мидзугами указал на койку Исии. При виде незнакомого санитара, у Исии забилось сердце. Все в порядке! Его переводят в туберкулезное отделение.
Санитар быстрым шагом двинулся к нему.
— Ты?
— Так точно…
Он едва успел ответить. Град пощечин, от которых нельзя было увернуться, обрушился на него.
Санитар схватил его за ворот рубахи, приподнял, поставил на пол и ударил теперь уже кулаком. Еще.
— Какого года службы?
— Третьего… — ответил Исии, утирая кровь из носа.
— Ты что же, скотина, воображаешь, что здесь круглые дураки сидят? Морочить нас вздумал? А если не терпится чахотку заполучить, так я тебя так вздую, мерзавца, что ты и в самом деле начнешь харкать кровью!
Исии сносил побои покорно. Конечно, его выдали в туберкулезном отделении. Удары, посыпавшиеся на него, сокрушили в прах все, все надежды.
Санитар, знавший, как видно, приемы дзюдо, ухватил Исии за ворот и рукав халата и пинком опрокинул на койку.
Кадзи, застыв в дверях, молча наблюдал эту сцену.
Первым не выдержал Тангэ.
— Эй, ты, не знаешь, что ли, как положено обращаться с больными? — бросил он незнакомому санитару.
Тот сначала растерялся. Но когда увидел на табличке на койке Тангэ всего-навсего: «Рядовой 1-го разряда», весь побагровел.
— Санитар, конечно, старше по званию, чем рядовой, — не дав ему опомниться, продолжал Тангэ, — а все же не больно-то задавайся! Хочешь наказать — наказывай по уставу. Да только ничего ты с ним не сделаешь, разве что отправишь до времени обратно в часть. Или, может, ты намерен изуродовать человека, чтоб он в строй не годился? Что ж, валяй, но только учти: на вечерней поверке вся палата против тебя покажет!
Вмешался Мидзугами. На него было жалко смотреть. Чуть не силой он стал тянуть санитара из туберкулезного отделения к дверям.
— Не знаю, в чем провинился Исии, — продолжал Тангэ, обращаясь теперь к Мидзугами, — но, видно, виноват, раз господин санитар так обозлился. А только скажи ему, пусть он действует, как положено. Здесь больные, понятно? И издеваться над собой мы не позволим!
К этому времени сочувствие всей палаты было уже полностью на стороне Тангэ.
Мидзугами кое-как удалось увести незнакомого санитара. Кадзи подошел к Тангэ. Тот встретил его улыбкой.
— Такая уж натура дурацкая… Знаю, что себе же во вред действую, а не могу сдержаться.
— Ты поступил замечательно! — сказал Кадзи.
— Какое там замечательно! Выпишут раньше срока. И меня, и этого Исии — вот и все.
Исии лежал, скорчившись на своей койке, обхватив голову руками.
Когда Кадзи отворял дверцы котла, подвал утопал в горячем пару.
За окном летний зной уже сменился осенней прохладой. Заметно побурела густая зелень тополей во внутреннем дворике госпиталя. Август, а там и осень… За осенью по пятам шагала зима. В лучах заходящего солнца серебрилась листва тополей — верный знак близкого листопада.
Однообразную работу Кадзи в дезокамере изредка скрашивало появление сестры Токунага. Она приходила, чтобы сдать в дезинфекцию одежду больных. Смущаясь, они перебрасывались несколькими словами, и она исчезала. И снова Кадзи ждал ее прихода — он ловил себя на этом. Когда-то всеми его помыслами безраздельно владела одна Митико. Он и сейчас думает только о ней, но, как видно, в опустевшее сердце незаметно прокралось время. Или виной всему иллюзия, которая овладевает им всякий раз, когда рядом находится сестра Токунага? Он чувствует рядом ту же ласку и нежность, которую приносила с собой Митико.
— Что вы пишете? — спросила она однажды. — Письмо жене?
Кадзи кивнул. Он написал уже много писем, но все не решался их отправить. От Митико писем не приходило. А ведь она, конечно, пишет ему каждую неделю или хотя бы раз в десять дней. Но часть, в которой он служил, снялась с места и ушла, а может, ее и вообще уже не существует и письма Митико блуждают, не находя адресата.
Сообщать ей новый адрес он не хотел. Сколько он здесь пробудет? О том, что случилось до болезни, написать вообще невозможно. Внезапная весть о том, что он в госпитале, напугает ее. Чего доброго, примчится к нему, как в тот раз… Он был бы счастлив увидеть Митико, но ведь встреча — это каких-нибудь тридцать или сорок минут, а потом снова мучительная разлука.
— Письмо жене? — повторила вопрос сестра Токунага. — Простите, что я вмешиваюсь, но имейте в виду: запрещается сообщать, что здесь госпиталь.
— Я знаю, — Кадзи убрал начатое письмо. — Вообще ни о чем нельзя писать.
— Это вы о цензуре? Но ведь это подло! — воскликнула она, отвечая каким-то своим мыслям. — Раньше я думала, что уж где-где, а в больнице должны работать только честные и чистые люди!
Кадзи усмехнулся:
— А оказалось иначе?
— Подумайте, ведь раненые, больные — это же самые несчастные люди, правда? И потом, не по своей же воле они попали в армию! Я считала, что ухаживать за ними — благородное, нужное дело. Поэтому я и пошла сюда по собственному желанию. Наивная я была! Уж и не знаю теперь, для кого вообще устроены военные госпитали — для больных или для здоровых…
Кадзи внимательно смотрел на нее.
— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Но для человека, побывавшего в пограничной части, здесь рай, сестра Токунага. В особенности для такого, как я. Я жил там, как еж с ощетинившимися иголками.
— Вы хотите сказать, что здесь нет муштры?
— Совершенно верно. И кроме того, здесь есть то, чего там, в казарме, вовсе не было…
— Что, например? — тихо спросила она.
— Например, здесь можно разговаривать с вами.
Сестра Токунага покраснела.
Кадзи и сам не понял, как это у него вырвалось, но теперь тоже смутился. Он отошел к котлу. Пора было разгружать. Поворачивая рукоятку, чтобы выключить пар, он оглянулся и встретил ее пристальный взгляд.
