страшно, он боялся, что из-за мешка сейчас глянет лицо Кадзи, полное уничтожающего презрения: «Ты вор, хуже вора, Чен! Жалкий подонок. Ничтожество!» А за ним светлое личико Митико, впервые полное сурового осуждения: «Что вы делаете, господин Чен! Как я ошиблась в вас!»
— Чего ты там копаешься? — раздалось снизу.
Чена передернуло от страха. Он вцепился в мешок, чтобы не свалиться.
— Бери, сколько надо, да проваливай живо. Сейчас обход будет.
Чен начал трясущимися руками пересыпать муку в мешок, принесенный с собой.
Вдруг на чердаке раздался громкий дробный стук.
— Это крысы, — пробормотал рябой.
Переведя дыхание, Чен пересыпал еще несколько горстей. Но тут откуда-то поплыл, низко, по самой земле, странный, нечеловеческий, протяжный стон, обиженный и проклинающий в то же время. Чена бросило в дрожь. Этого он уже не мог вынести. Звук оборвался. С судорожной поспешностью Чен попытался взвалить верхний мешок на место и не мог — не было сил.
— Ветер воет. Отдушина, видно, засорилась, — услышал он спокойный голос рябого.
Чен вышел из склада весь в холодном поту. Килограммов пять-шесть муки, только и всего.
Выпуская его через то же оконце, рябой проворчал:
— Больше сюда не суйся. Такие обязательно завалятся.
Чен немного успокоился и перевел дух. Надо было взять больше.
— Э, такую мелочь никто и не заметит. Все равно японцы разворуют.
— Ишь расхрабрился! Иди себе, иди, — рябой вытолкнул его в окно.
Наутро, глянув на осоловелую физиономию рябого, Мацуда понял, что тот прикладывался к спирту.
— Выпивать можешь, но так, чтобы в глаза не лезло! — пожурил он сторожа. — Сколько вчера выпил?
— Да самую малость, — притворно боязливым голосом уверял рябой. Он хорошо знал: перед Мацудой надо показывать покорность, тогда все сойдет. Правда, после каждой кражи он не забывал поделиться заработком с Мацудой, но понимал, что особенно наглеть нельзя, не то ему нездобровать.
— Знаю я твою малость. Не меньше литра вылакал, — рассмеялся Мацуда и пошел проверить, сколько убавилось в бутыли.
В складе он наметанным взглядом сразу обнаружил непорядок в штабеле муки. Нечистая работа, непохоже на рябого… Мацуда взял сторожа в оборот, и тот, поняв, что одними шуточками не отделаться, выложил все. Растрогала его очень сыновняя любовь Чена, вот он и размяк, не стал его задерживать…
На одутловатом, болезненно бледном лице Мацуды появилась зловещая улыбка.
— Значит, он залез, пока ты спал пьяный?
— Ну да! Я-то проснулся, сцапал его, а он как разревется и начал меня просить…
— Как же он в склад забрался?
— А вот через окно, — рябой показал на окно, через которое он впустил Чена. — Закрыть его забыл…
Мацуда не сводил с рябого подозрительного взгляда, а сам тем временем соображал.
— Ладно, будут спрашивать, так и отвечай.
Он отлично понимал, что рябой врет. Но не это ему было важно. В краже замешан подчиненный Кадзи!
Мацуда отправился в отдел рабочей силы. Там все были на местах, кроме Окидзимы, который повел на рудник смену. Мацуде сегодня везло. С безразличным видом Мацуда подошел к столу Чена и неожиданно ткнул его пальцем в лоб.
— Ну, Чен, как дела?
Чен побледнел.
— Сколько на мучке заработал? Или сам будешь есть?
Кадзи оторвался от бумаг и прислушался.
— Что так мало взял? Воровать так воровать. Стоило ли мараться из-за пяти кило?
Теперь уже все взгляды были сосредоточены на Чене. Подошел Кадзи. Чен поднял на него глаза, как побитая собака на хозяина.
— Что случилось?
— Да вот уж не знаю, как и сказать… — одутловатая физиономия Мацуды расплылась в торжествующей улыбке. — Не думал, не гадал, что среди подручных у таких святых мужей может вор затесаться. Я могу простить, господин Кадзи, для меня это пустяк. Мы-то здесь на руднике к таким делам привыкли. Но в назидание себе почтительнейше прошу разрешения узнать, как вы, господин Кадзи, соизволите поступить в таких обстоятельствах?
Чен, обхватив голову руками, уткнулся в стол.
— Посмотри мне в глаза!
Чен поднял голову и повернулся к Кадзи.
— Ты… не брал?
— Брал, — ответил Чен.
Мацуда залился счастливым смехом. Кадзи, обозленный десятками взглядов, с любопытством устремленных на него, мысленно обругал Чена. Идиот, кто его просил признаваться! Соврал бы…
— Один?
— Один.
Описав широкую дугу, кулак Кадзи с силой ударил по лицу Чена. Чена отбросило в угол, к табуретке, где сидел мальчишка-рассыльный.
Кадзи обернулся к Мацуде.
— Ну как, ты удовлетворен? Заставил меня кулаки в ход пустить… А теперь я займусь твоим складом, вот как я поступаю в подобных обстоятельствах, это ты хотел узнать?
Кадзи побелел, дыхание у него прерывалось. Мацуда струхнул не на шутку.
— Пошел вон! — крикнул Кадзи. — Сволочь!
Этак может случиться, что и ему достанется, если он на чем-нибудь погорит, озабоченно подумал Фуруя. А если дознаются до его сделок с этим корейцем со шрамом, тогда ему конец. Кадзи против ожидания, оказывается, горяч и скор на руку.
Когда возбуждение в отделе улеглось, Фуруя подозвал к себе Чена и тихо, но все же достаточно громко, чтобы Кадзи мог услышать, стал его корить:
— Подумай, ну допустимо ли сотруднику нашего отдела идти на такие дела? Ты же господина Кадзи позоришь! Ты понимаешь, в какое положение ты поставил господина Кадзи? Пойдем уж, попрошу за тебя. Да ты и сам тоже скажи: «Извините, мол».
И Фуруя вместе с Ченом предстал перед Кадзи:
— Простите его, будьте великодушны. Бес его попутал, он и сам не рад.
Кадзи был взбешен. Он пытался сохранять хладнокровие, хотя бы внешне, но в груди бушевали и гнев на Чена, и крайнее недовольство собой. От кого-кого, но от этого мальчишки он меньше всего ожидал подлости. Так опозорить его отдел! «Сам-то хорош», — обругал себя Кадзи. Дрожит за свое положение, прячется за всякие правила, а результат? Подчиненные — воры, он сам — держиморда…
Кадзи исподлобья глянул на Фуруя. На Чена он был не в силах поднять глаза. В поведении Фуруя он учуял ложь, фальшь, и все же почувствовал облегчение, когда тот к нему обратился.
— В дальнейшем я попрошу избавить меня от необходимости разбирать подобные выходки, — сказал он сухо и, вытащив какую-то папку, стал просматривать бумаги.
А мысленно твердил: «Прости меня. Я скверно поступил, я виноват перед тобой. Я должен был больше думать о тебе, войти в твое положение. Тебе можно было помочь, надо было только постараться…»
Но он не сказал больше ничего.
Уже возвратившись к своему столу, Фуруя как бы вдруг вспомнил:
