— Нет! — крикнул он, увидев фигуру, склонившуюся над лежащим на скамье Эгилем.
Клинок сверкнул, поймал отблеск факела у двери, и отблеск его упал, прочертил полосу поперек лица обернувшегося человека, и Грим увидел тусклый блеск бронзы, качнувшиеся у налобной повязки яблоки. И глаза.
Серые в сети лукавых морщинок глаза, изумленно взирающие на незваного гостя.
Занесенный клинок застыл в воздухе, и Гриму стоило немалого труда, чтобы совладать с собой и не дать мечу обрушиться на стоящего пред ним беззащитного человека.
— Во имя Одина, Стринда… Я же мог снести тебе голову, — выдохнул он.
— И после, конечно, пожалел бы об этом.
Стринда выпрямился. Руки его были пусты — ни ножа, ни даже чаши. Но он стоял подле Эгиля, который только что так страшно стонал, а теперь явно был без сознания.
— Что ты делаешь? — с тревогой спросил Грим. — Что с отцом?
По-прежнему сжимая рукоять меча, он подошел поближе.
— Боги, неужели он мертв…
— Нет. — Амунди перевел взгляд на расслабленное лицо Эгиля. — Еще нет.
— Еще? — Грим остановился у ложа, но смотрел не на отца, а на целителя. Что ты имеешь в виду?
— Жизнь уходит из него, но он не в силах и умереть. Хотя доверься я своему опыту целителя, я сказал бы, что такое невозможно и что ему недолго осталось. Неужели ты настолько слеп, чтобы не видеть, что происходит?
— Но… он не старый еще человек, он способен держать в руках меч, справиться с конем. Да что там — еще позавчера он. весь день провел в седле! Грим попытался уцепиться, как за соломинку, за эту поездку к заливу.
— Да, пока кто-то или что-то еще поддерживает его, — грубовато ответил целитель. — Иногда ас, которому отдал себя скальд, придает ему сил, но и те сейчас оставляют Эгиля. — Он вдруг посмотрел на Грима в упор. — Ты готов вернуться в Круг?
— Нет! — вырвалось у сына Эгиля. — Нет!
— Разве возвращение видений и рун ничему не научило тебя?
Чтобы избавиться от взгляда целителя, Грим опустил глаза на отца. И увидел, как чуть колеблются на его лице тени факелов, подчеркивая истощение и слабость. Серебристая борода поредела так, что просвечивали очертания челюстей, сквозь натянутую кожу четко обозначились хрящи носа. Волосы, отброшенные со лба, не скрывали хрупкости височных костей. Но потрясло Грима не лицо, а кожаный панцирь, облегающий обнаженный торс отца. Стянутые тугой шнуровкой полосы плотной кожи держали его спину прямо, даже слишком прямо. Ремни стягивали оба широких плеча. Кожаные наручи, края которых иногда выглядывали из рукавов отца, были усилены сталью.
— Месяц назад, когда затянулась рана и Эгиль обнаружил, что не в силах распрямить спины, мы с Гранмаром сделали для него этот панцирь. — Голос Амунди был бесцветен. — Это позволяло ему казаться воином, а не трухлявым деревом. Это позволяло ему, как ты только что говорил, держать меч.
Он умирает. Но он жив… Поддерживающий скальда Один… Мысли в голове Грима кружились бешеным хороводом.
— Во имя Идунн! — пробормотал Грим. — Стринда, скажи, что это неправда!
— Я не стану тебе врать.
Боль закрутилась тугим узлом внутри, заполнила грудь и подступила к горлу.
— И руны ничего не могут поделать?
— От них ему становится только хуже. Из-за рунной волшбы каждый раз приходилось все туже шнуровать ремни.
— А ты?
— Я уже все сделал. — Голос целителя на миг дрогнул, все же оставаясь твердым. — Я дал ему отвар из листьев молодого багульника и белены.
Грим побледнел.
— Сколько?
Амунди улыбнулся, но в этой улыбке не было радости.
— Достаточно, чтобы унять боль. И это получилось. Ему… стало несколько лучше…
Грим почувствовал, как у него холодеют руки.
— Ты сам учил меня, Стринда, — размеренно выговаривая слова, начал он, что сочетание багульника и белены смертельно.
— Как и раны, как и боль. — Стринда перевел взгляд на безжизненное тело на скамье. — Он сам это выбрал, Грим. Я не принуждал его. Как и ты, как и каждый из Круга, он знал об этом средстве. Это было его решение, его риск.
— Риск? Ты говоришь о риске, травник? — Грима попеременно окатывало краткими волнами растерянности и гнева. — Каждый, кто пьет этот отвар, уходит на самый дальний край снов. А потом… Потом пьет и пьет, и пьет его, пока сны и травы не разъедают его раз и навсегда! Во имя всех асов, Амунди, ты опоил его до смерти!
— Я лишь немного уменьшил его страдания, — устало ответил целитель. — Это единственное, что я мог сделать.
— Сколько ему осталось? — Голос Грима осип до шепота.
— Не знаю. Травы убьют его месяца через два, но, не будь тут замешан Один, он умер бы еще до твоего приезда. Задолго до твоего приезда. — Постаревший вдруг не на один десяток лет Стринда устало глядел на давнего друга. — Однако, боюсь, его время истекает.
Грим попытался проглотить застрявший в горле комок.
— Он… он знает?
— Знает.
Чтобы занять чем-то руки, Грим вложил в ножны забытый меч, оказывается, все это время он так и сжимал его в руке.
— Не говори ему, что я все знаю. — Он неожиданно поднял голову, чтобы встретить взгляд целителя. — Не говори, что я приходил.
— С возвращением, — произнес за его спиной тяжелый голос Лысого Грима.
— Еще нет. — Грим круто обернулся к деду. — Пока еще нет. В ответ старый скальд лишь молча протянул ему родовой меч.
— Нет. — В голосе внука зазвенела сталь. — Пока еще дышит твой сын, я не могу принять его.
— Он еще дышит, — согласился дед, и внезапно Грим осознал, насколько он стар.
— Но однажды дыхание остановится в его груди. И тебе придется принять Круг. — Амунди присел на край ложа Эгиля.
— Не говори так, Стринда.
— Не говорить чего? Правду? — Глаза Амунди были столь же мрачны, как и его слова.
— Тебе придется унаследовать Круг. — Слова деда прозвучали будто удар меча по щиту. — Все те, кто составляет его, равны, это верно, но кто-то должен стать во главе. Так было со времен Брагги.
— Но остаешься еще и ты, и Оттар, — начал возражать Грим, но дед перебил его:
— Мне, как видишь, немало лет, хоть я, похоже, и переживу собственного сына. — Старый скальд горько усмехнулся. — Да, силы у меня еще есть, но надолго ли? Мы с твоим отцом дали тебе имя Всеотца, ты же на заре жизни выбрал себе путь угодного Отцу Ратей воина-берсерка. Однако избрал тебя Локи. А это означает, что соединив — если это только произойдет — в себе силу обоих асов, ты можешь стать сильнейшим из нас.
«Нет!» — хотелось выкрикнуть Гриму, но он молчал. Молчал, вспоминая десятки подобных разговоров, молчал, признавая правоту мудрого деда.
— Не будем здесь говорить ни об асах, ни о посвященности. В твои годы, голос Амунди звучал все так же невесело, — и я считал это красивой мишурой, довеском к приходящей с рунами силе. Но если говорить о силе, Лысый Грим прав, ты и впрямь первый, кто несет в себе две силы: хаоса и порядка.
Грим поглядел на лежащего неподвижно отца. И отвернулся.
