— Почему же вы молчите, доктор?
— Не знаю, всякие мысли…
— Например?
— Мучаюсь, приглашать ли вас в дом?
— Приглашать! — выпалил я: она все больше мне нравилась.
Роза рассмеялась:
— Хорошо, только потом не сердитесь: условия у меня ужасные, даже стыдно.
Наконец мы добрались до Розиного дома. Глухая темень во дворе и подъезде, узкая, со скрипом, хлипкая лестница, прогнившие липкие перила. Осторожно поднялись на второй этаж, — пока добрались, я исчиркал, наверно, пол коробка спичек. Роза открыла дверь. Опять потемки, на сей раз — длинного мрачного коридора, правая его сторона была вся захламлена старой, пахнущей гнилью рухлядью, по левой стороне — двенадцать дверей. Это была огромная коммуналка.
Вторая дверь вела в комнатку моей дамы. Роза подошла к столу в центре комнаты, зажгла фитиль керосиновой лампы. Передо мной предстало скромное убранство ее жилища. Вдоль трех стенок притулились старый потертый диванчик, три шкафчика с книгами, плоский буфет. В глубине стояла невысокая ширма, видимо, закрывавшая «спальню». На двери висела прибитая гвоздями вешалка, на которую хозяйка пристроила взятую у меня шинель и свое пальто. В комнате было прохладно.
Я стоял молча.
— Еще раз извините за мое жилье в духе петербургских трущоб, — смущенно сказала Роза. — Вы первый человек, кого я пригласила к себе. В знак уважения, ведь вы с фронта. Электричества, как видите, у нас нет, ванны тоже, кухня и туалет — в конце коридора. Но я благодарю судьбу и за это. Мы жили в Подмосковье, родители и сейчас там, а мне чудом удалось получить московскую прописку и эту комнатку, и даже поставили в очередь на улучшение.
— И у всех здесь такие комнаты? — спросил я.
— Примерно такие же. У нас есть жилец, алкоголик, зовут его Федот, он сумел поставить у себя буржуйку и продает места возле нее другим жильцам. В холодные дни люди с утра занимают места и по очереди греются. Зато моя гордость — телефон, мне поставили как врачу. Кстати, позвоните, чтобы дома не волновались.
Я набрал номер… и соврал, что опять прозевал комендантский час, останусь ночевать у Львовых.
— Обманщик, — рассмеялась Роза, покачав головой. — Но, так и быть, оставлю вас ночевать, ляжете на диване. Я схожу на кухню, вскипячу чайник. Будем пить чай с вкусным вареньем.
Я остался рассматривать библиотеку. В одном шкафчике стояли книги по медицине, другой был полностью отдан русской классике, третий — поэзии. Потом мы уютно устроились за столом, пили чай, Роза рассказывала о родителях, своей жизни:
— Я почти не живу в этой развалюхе, зимой стараюсь чаще брать дежурства, часто ночую у подруг. Когда мне поставили телефон, жизнь здесь стала просто адом. Жильцы набросились на мой телефон, а я разрешала им звонить, только когда необходима срочная помощь. Что тут началось! Анонимки, угрозы, подбрасывали в комнату пустые водочные бутылки, объявляя меня пьяницей и проституткой. Пошли проверки, комиссии… Впрочем, что жаловаться, обычная жизнь коммуналки…
— Роза, милая, завтра в одиннадцать ноль-ноль поезд, я уезжаю на фронт, — я умоляюще смотрел на нее. — У нас осталась всего одна ночь. Только одна ночь! (Кажется, я потерял голову! Что я несу?!) Ты понимаешь, что означают мои слова?
Роза смолкла и удивленно смотрела на меня широко раскрытыми глазами, я ощутил на себе их ласковый теплый свет, глаза наши встретились, в них затрепетали дикие огоньки, и загасить их стало вдруг невозможно — что это, фантазия или удивительная реальность?! Какие-то мгновения… и в страстном порыве мы бросились в объятия друг друга, окунулись в море радости, для которой не существует берегов…
Потом она гладила мои волосы, шептала:
— Родной мой, с первой минуты, как увидела тебя в больнице, я поняла: пришел мой час! Все эти дни ждала твоего звонка.
— Как трудно с тобой расстаться, моя поэтическая натура!
— Почему ты так говоришь?
— Пока ты готовила чай, я рассмотрел твою библиотеку.
— Хочешь, прочту тебе моего любимого поэта?
— Константина Симонова?
— Что ты!
— Николая Тихонова?
— Ну что ты!
— Кого же?
— Слушай. Называется стихотворение «Литания влюбленных»[18] .
Я молча слушал. Она прочла еще одно.
— Нравится?
— Очень. Кто это?
— Киплинг, английский писатель и поэт. У нас его не очень привечали, мол, «певец Британии, владычицы морей». А сегодня Британия — наш союзник, и наконец-то издали томик его стихов. Я уверена, в детстве ты читал его прелестные сказочные вещи — «Джунгли» и «Маугли». А стихи его необыкновенно напевны.
— Ты их поешь?
— Редко. Аккомпанирую себе на гитаре.
— Ты — прелесть! Теперь я понял: любовь всегда неожиданна, главное — не пропустить ее.
— Наверное, ты прав. Но я долгое время остерегалась, до тебя я пережила глубокое разочарование, — это потрясло меня. Когда мы с тобой встретились, я ужасно волновалась, поймем ли мы друг друга. Война ужасна, превращает людей в зверей. Как хорошо, что ты не стал таким, сумел сохранить в себе чувства. Теперь мне не страшно, ты здесь, ты вошел в мой дом, стал частью моей души…
Я слушал ее, целовал и мучительно думал об одном: как нестерпимо летит время, даже любимая женщина не в силах остановить его, какая это глупость — «счастливые часов не наблюдают». Она — мой идеал! Суждено ли нам снова встретиться?..
А она все говорила — и такое, что можно было сойти с ума:
— …Не знала до тебя, что можно стать такой счастливой, не верила в искренность, чистоту отношений; теперь я знаю, что обманывала себя, ты помог мне это понять.
А потом мы замерли — просто смотрели друг на друга и молчали, и это молчание сказало нам больше, чем самые высокие слова…
Нет сна — одно желание…
— Я люблю тебя, Роза.
— Все мужчины, когда близки с женщиной, клянутся в любви — так говорят мои пациентки, они многим делятся со мной.
— Ты мне не веришь?
— Верю.
— Тогда я буду краток. ЗАГС, наверно, открывается в десять. Мы пойдем в ближайший, и я уговорю расписать нас. Оттуда прямо на вокзал — ты проводишь меня.
— Уверен? Почему ты так решил, почему так торопишься?
— Я боюсь тебя потерять.
— Ты подумал о своих? Как они отнесутся к твоей идее? А мои родители! Я не имею права их обманывать. Нет, лучше ты пиши мне. А я буду ждать тебя, очень ждать.
— Может, ты и права, — неожиданно для себя согласился я. — Я буду писать тебе.
Почему вдруг охладел мой пыл?..
За окном брезжил рассвет, я гладил ее волосы и думал о ней — женщине, с которой собирался
