Мы были уже в третьей классной комнате, когда раздались шаги. На дворе. Торопливые. Мы замерли и догадались: Верка. Бросились в сени. Мы так и договорились, чтоб она пришла прямо к шести, а мы - раньше. Ведь одной страшнее!
Это была она. Стояла на крыльце и боялась открыть дверь в сени.
- Вижу, вы здесь, дым валит из трубы. А думаю, как дурочка: вдруг кто чужой! И стою!
Ой, как хорошо втроем! Не знаю, чем это объяснить: вдвоем почти так же страшно, как одной. А трое - ну словно целая толпа или будто днем!
Притащили Верку в дежурную комнату, а здесь печка, огонь пляшет, весело!
- Видишь, огонь! - сказала Зульфия Вере с таким видом, будто это она была первым человеком, добывшим огонь.
- Прометей! - в тон ей ответила Вера и ткнула пальцем в плечо, чтоб не было ошибки, кто здесь Прометей.
- Сейчас угли нагорят, картошку испечем! - деловито сообщил «Прометей».
Мы сидели на корточках перед печкой, как перед костром, а ходить вокруг школы никому не хотелось.
- Я так боялась, девчонки, - созналась Вера, - просила сестру проводить меня хоть маленько, да она ж разве проводит…
Мы сочувственно закивали головами, и я, представив мгновенно насмешливый прищур красивых глаз Анастасии, вздохнула обреченно: ничего не поделаешь, нельзя поддаваться лени, нельзя проспорить Анастасии наш с ней спор - спор, о котором она и не подозревает.
- Ладно, девчонки, - сказала я как могла беспечнее. - Вы тут глядите за печкой, а я пойду пройдусь: вдруг да военрук нагрянет.
- Может, вместе? - встала и Зульфия, половина души моей.
- Нет, здесь страшней одной, - слукавила я: мне хотелось, мне надо было пойти одной. - И Силантий велел часовому одному ходить, - для верности добавила я.
И пошла в наш «арсенал», чтоб взять винтовку. Открыв дверь, я отшатнулась в ужасе: из темного угла светились чьи-то розовые зубы! Пасть светилась - узкая, хищно изогнутая.
- Девчата! - заорала я, уже понимая, что это не зверь, а трещина в печке, которую мы топили; задней стенкой она выходила сюда. Сейчас, когда печь разгорелась, щель светилась, налитая розовым огнем.
Девчата прибежали, заохали.
- Вон почему штык у винтовки затлел! - догадалась я.
Мы подбежали к длинной стойке, где в гнездах стояли наши стройные, белые винтовочки, я подержала руки у торца стойки, доходившего почти до печки: не сильно ли жарит? Но даже тепла не ощущалось.
- Ничего! Не прислонять бы только к печке никаких деревяшек.
Взяла я винтовку наперевес, как к штыковому бою, вышла на волю. Постояла на крыльце, привыкая ко тьме, вдыхая пронзительно-острый воздух. Как вкусно пахнет мороз, приправленный дымком топящейся березовыми дровами печки… Лицо, раскаленное перед открытой топкой, сначала даже не почувствовало прохлады. Мне казалось, что щеки мои, лоб и нос светятся в темноте, как та розовая пасть - раскаленная трещина в печи, - и меня можно издали увидеть. Когда до меня дошло, чего я опасаюсь, стало смешно и не страшно.
А за школой верхушки высокого сухого бурьяна торчат из сугробов, и между стеной школы и стеной сугроба - узкий проулок. Тут хорошо сделать засаду, или красться за часовым, или на заборе с той стороны сугроба схорониться, а идет часовой мимо - прыг ему на плечи! И я подняла винтовку штыком вверх. Пусть- ка прыгнут на штык!
Как же громко шуршит и хрустит под ногами снег в узком коридорчике! Смотрят на меня загадочные глаза - школьные окна. Не видно, что за ними, а оттуда меня хорошо видно. Полно! Трусиха! Знаешь ведь - там никого нет. Вот и угол, а за углом уже окно нашей дежурки. Там печка топится, там друзья. И мне стало так тепло и уютно среди холода, тьмы и предательски скрипучего снега от одной только мысли о моих товарищах - о Вере и Зульфии. Ну-ка погляжу, что там у нас делается… Я уже завернула за угол, надо мной окно дежурки. Завалина, обшитая тесом, высока, но я вскарабкалась, опираясь на винтовку. Нижняя рама оказалась на уровне подбородка. Заранее улыбаясь, я прижалась носом к холодному стеклу. И тут же пригнулась: померещилось мне, что ли?! В комнате перед печкой сидели трое! Стоя пригнувшись, чтоб не торчала в окне голова, удерживаясь за наличник, а другой рукой опираясь о винтовку, я соображала: сидят мирно, глядят в огонь. Значит, свой! Но сердце мое скакало как бешеное, во рту было сухо, шершаво. От неожиданности. И я снова припала к краешку окна - понять, кто же там третий. В неясных, неровных отблесках огня из печки я узнала кудлатую голову Степки. Садов! Пришел проведать своих! И, не сдержавшись, я стукнула в окно. Они дружно вздрогнули и обернулись.
Когда я вбежала в дежурку, одним духом перелетев скрипучие сени, они уже все трое хохотали.
- Что, часовой? - заливалась Вера. - Враг-то не дремлет!
- Ты бы сама походила там, за школой! - начала я защищаться. - Знаешь, как снег трещит-шумит! Ничего больше не слышишь.
- Да уж! Хрустела ты там знатно! Я думал: да кто ж это? Теленок чей, что ли, остался да бродит? - рассказывал Степка. - А то еще собака! Я прямиком - шасть в двери! Девчонки голоса лишились со страху! Глядят на меня и ничего сказать не могут.
- Да-а, самому бы тебе! - всхлипывает Зульфия сквозь смех. - У нас часовой поставлен у ворот, а тут - топот, стук, человек ворвался!
- Запросто можно штаб немецкий захватить, если один часовой! - вдруг важно заявил Степан. - Прям тепленькими взять!
- Умный какой! Штаб - он тебе не сам по себе стоит! Рядом и казармы! Части стоят, солдат полно…- Это Вера Степана охлаждает.
- А то без тебя не знаю! - Степка прямо возмущен. - Я толкую про такой случай, как сегодня. Или - разведка. «Языка» нужно уволочь. Я про то, что одного часового на такой большой дом мало! Поняла?
Степка даже запыхался от возмущения, что Вера его в непонятливости заподозрила.
- Нашему бы теляти да волка съести! - не унималась Вера подзадоривать Степку, а он вдруг сам рассмеялся:
- И право: уж я тут и штаб захватил с тремя енералами! Один важнейше другого! Один другого больше!
А между тем печка все раскалялась. Не хотелось сидеть во тьме, и только начинал рассыпаться жар, теряя пламя, как новые полешки летели в топку и быстро занимались среди раскаленных россыпей золотых и алых угольев.
У самого края топки Степан нагреб кучку золы, смешанной с мелкими зернами жара, затолкал под золу штук семь картошек.
- Степ! А зачем ты пришел к нам? Ты ведь уже дежурил, - спросила я, глядя на его длинные темные пальцы, неловко, боязливо, короткими движениями подталкивающие картофелины поближе к жару - руки обжигало даже и на расстоянии от топки.
- Да так. Дома скучно. Дай-ка, думаю, попроведаю своих…
И я думала, что ведь правда, Степа, живущий на другом, чем мы, конце села, после уроков, наверное, совсем один. Раза два он приходил на карусель. А больше и не был. Мы и не звали.
- А ты приходи к нам когда после уроков, а?
- Не знаю… Может, когда и приду, - неопределенно, стеснительно ответил Степка. И добавил, усмехнувшись: - Опасаюсь! У вас там свои ухажеры, еще прибьют!
- Ты что! - закричали мы с Зульфией в один голос. - Как не стыдно тебе-то!
- Или ты не видишь, мы с ними и знаться не хотим! - гневно, слишком гневно заявила я. Сама почувствовала: слишком!
Но ребята не обратили внимания, и Вера нас поддержала:
- От таких ухажеров бегом побежишь! Двоечники. Только и знают кривляться.
И с покаянием в душе почувствовала я, насколько Вера правильней меня. Уж она бы не стала огорчаться, что один из «ухажеров»-двоечников стал пропадать в седьмом классе. Действительно, что в нем? Правильно она сказала - одно кривлянье. Правда, сегодня дров нам напилили и накололи. Да вот не
