мятежа, если дело дойдет до вооруженной борьбы. К его мнению стоит прислушаться еще и потому, что законность сейчас — лучший лозунг. Будем придерживаться законности. При всем моем уважении к сеньору Хуаресу должен сказать, что он все же фигура промежуточная. Он очень подходящий человек для того, чтобы после окончания конфликта отдать власть — на законных основаниях. А уж кому он передаст власть — решать народу Мексики!
Жду Ваших сообщений.
Целую Ваши руки.
Благодарный Вам…»
«Мой высокочтимый друг!
Сегодня ночью я получил Ваше письмо, а утром все изменилось. Генерал Сулоага заявил, что „его соратник его предал“ и хочет отдать их всех в руки пурос. Только что мне принесли прокламацию, подписанную генералом де ла Парра, помощником Сулоаги. Такие прокламации расклеены за ночь по всему городу. Вот ее текст: „Двадцать пять дней назад гарнизон столицы выступил с Восстановительным „планом Такубайи“, который был единодушно принят большинством народа. Однако, к несчастью, руководство исполнительной власти, поддерживавшее этот план с большим энтузиазмом, начало вести линию, полную колебаний, что встревожило всех его сторонников и вызвало недоверие в отношении обещаний, содержащихся в манифесте.
Поскольку все воинские части, находящиеся под моим командованием, решительно настроены довести до конца то дело, за которое они взялись со всей ответственностью, я считаю необходимым изменить статью 2 „плана Такубайи“, удалив Его Превосходительство сеньора Комонфорта от руководства страной и провозгласив Верховным командующим Армии возрождения генерала дона Феликса Сулоагу“. Вот так!
Мне сообщили, что сторонники генерала Сулоаги заняли цитадель, монастырь святого Августина, монастырь Санта-Доминго, а верные президенту части укрепились во дворце, в тюрьме Ла Акордада, в развалинах монастыря святого Франсиско (сам же Комонфорт его и разрушил!).
В городе стреляют. Положение неясное.
Если мятежники (теперь уже дважды мятежники!) возьмут верх, то Комонфорта ожидает изгнание, а судьбу Хуареса трудно предсказать… Повторяю: готовьтесь возглавить нацию, мой друг! Дело серьезное.
Ждите известий.
Ваш верный слуга, целующий Ваши руки…»
Сегодня я познакомился и беседовал с удивительным человеком — сеньором Матиасом Ромеро, мексиканским дипломатом, представляющим президента Хуареса в Соединенных Штатах Америки.
Он очень молод — почти юноша. Лицо бледное, огромные черные глаза, лоб необычайно велик, но когда присмотришься, видишь, что это еще и от раннего лысения. Он производит впечатление флегматика, двигается не спеша, но в глазах все время мысль и огонь. Чтобы скрыть свою молодость, он отпустил большую бороду.
Мы долго говорили с ним о положении в Мексике и об отношениях к этой несчастной стране северного ее соседа.
Сеньор Ромеро много говорил о президенте Хуаресе, к которому он относится с восторгом сына, преклоняющегося перед мудрым и добрым отцом. Поскольку личность Хуареса интересует меня чрезвычайно, то я старался расспросить его подробнее.
Он рассказал очень забавное начало своей дружбы с президентом. Ему было всего восемнадцать лет, когда он приехал в столицу из города Оахака, где учился в тамошнем университете, который называют Институтом наук и искусств. В то время, когда сеньор Ромеро прибыл в Мехико, его земляк Хуарес был министром юстиции революционного правительства. Наш юный путешественник рассчитывал на его протекцию, хотя они и не были знакомы. Когда сеньор Ромеро учился в институте, Хуарес был в изгнании.
Ромеро явился прямо в министерство и предложил министру свои услуги. Тот принял юношу приветливо, но равнодушно и посадил переписывать бумаги и писать письма. «Через несколько дней, — говорит сеньор Ромеро, — я понял, что на жалованье рассчитывать не приходится. Я заметил, что денег нет не только у правительства — это знали все, но и у самого министра тоже пусто в кармане. Не уверен, что у него было несколько песо на хороший обед. И я решил — предложу ему в долг, у меня был небольшой запас, и если он возьмет деньги, я буду ему служить, а если нет — перейду на другую службу. Мальчишество, скажете вы? Не совсем. Я люблю людей естественных и прямых, а сеньор Хуарес показался мне чопорным и скрытным. Я предложил ему вдруг, посредине диктовки какого-то письма, сто долларов. И что бы вы думали? Он глазом не моргнул. Взял, поблагодарил и сказал, что отдаст через 10 дней. И в самом деле отдал ровно через десять дней. А мои доллары пошли на какие-то министерские нужды, а вовсе не на обеды министра».
Судя по тому, что говорит сеньор Ромеро, президент Хуарес — человек добрый и деликатный, очень скромный, но твердый как кремень.
«У него совершенно особый ум, — сказал сеньор Ромеро. — Он видит то, чего мы не видим, хотя смотрим на один и тот же предмет. Он прочитывает в письме, которое мы читаем вместе, совсем не то, что я. И, как правило, оказывается прав. Он знает Мексику. Это совсем не просто. Мексика разнообразна! Крестьянин-индеец и торговец-метис — две разные Мексики. Грубый и упрямый погонщик мулов и мечтатель-адвокат — две разные Мексики. Дон Бенито (так зовут президента Хуареса) знает и понимает всех. Поэтому он правильно прочитывает и толкует их побуждения и желания там, где мы меряем всех на свой аршин. Он прожил трудную жизнь, и она умудрила его. Но дело не только в этом — у него, как я сказал, совершенно особый ум. Я далеко не всегда могу понять его поступки. Сколько было толков, обвинений и предположений из-за его бездействия перед переворотом Комонфорта! Он ведь был министром внутренних дел, у него в руках была Национальная гвардия и полиция, а он, зная о заговоре, — я сам суммировал для него сведения! — ждал, ничего не предпринимая. Когда его арестовали, я добился у президента Комонфорта разрешения увидеть дона Бенито. Мы беседовали несколько минут, потом меня прогнали. Я спросил его, почему он не сделал попытки предотвратить происшедшее? Он сказал мне фразу, которую я начал понимать только теперь, когда победа в гражданской войне склоняется на нашу сторону. Он сказал: „Нет ничего хуже затяжной болезни“».
Конечно, многое из того, что говорит сеньор Ромеро, мне непонятно, я ведь не знаю этих событий. Мне еще предстоит узнать и описать.
ПРОЩАЙТЕ, ПРЕЗИДЕНТ КОМОНФОРТ!
Утром 11 января Хуарес услышал ружейные выстрелы. Он шагнул к окну, хотя окно выходило на внутренний двор и увидеть из него ничего нельзя было. Он смотрел вверх, в солнечное небо.
Открылась дверь. Он обернулся, заложив руки за спину.
Вошел Комонфорт.
Он молча подошел к столу и тяжело сел в единственное кресло.
Хуарес стоял, отвернувшись от окна, и свет обтекал его, делая силуэт четким и жестким.
— Здравствуй, Игнасио.
— Да, да, конечно, — сказал Комонфорт. Его остановившиеся глаза смотрели мимо Хуареса.
— Не слишком ли много стрельбы в столице? Ты ведь теперь диктатор. Почему же нет спокойствия и порядка?
— Я теперь никто. Хуже, чем никто. Я — президент, нарушивший закон и не сумевший действиями оправдать свое преступление… Я погубил все, что мы завоевали, Бенито. Я погубил революцию
