— Я говорю тебе как гражданин Рима, которому небезразлична судьба своего народа. Итак, ты собираешься прислушаться к моему предостережению?
— И не подумаю. А теперь — прочь с дороги. Ты мешаешь римскому должностному лицу исполнять свой долг.
Я стал протискиваться между ним и его приспешниками.
— Страбон, Кокл, — изрек Публий, и по его команде оба головореза стали шарить в своих туниках.
— Клавдий, — остановил его я, — даже такой, как ты, не посмеет напасть на государственного чиновника при свете дня.
— Не тебе указывать мне, что я смею делать, а чего нет в своем городе!
Тогда я впервые в полной мере осознал, что Публий Клавдий безумен. Типичный представитель своего рода. Только в тот момент, когда его бандиты доставали спрятанные под одеждой кинжалы, я понял, что недооценил грозящую мне опасность. Даже Помпей не стал бы действовать против меня открыто, а Публий стал. Я потянулся за своим оружием, хотя и с некоторым опозданием.
— Прошу прощения, господин.
С этими словами Милон слегка отстранил меня в сторону, и не успел я и глазом моргнуть, как он вывел двух здоровяков Клавдия из строя, огрев одного из них правой рукой, другого левой — оба удара напоминали треск сломанной доски. Те рухнули наземь, точно два жертвенных быка под топором жреца. По их лицам так сильно хлынула кровь, что казалось, их отделали палицей с шипами, а не голыми руками — так тяжелы они были у Милона. Потом мой спутник, указав на трясущегося от гнева Публия, спросил:
— Его тоже?
— Нет, он патриций. Таких, как он, можно убить. Но унижения они достойно вынести не могут.
— Это еще кто такой? — прошипел Публий.
— О, прошу меня простить. Совсем позабыл о хорошем тоне. Итак, Публий Клавдий Пульхр, позволь тебе представить Тита Анния Милона, недавно прибывшего к нам из Остии. Нынешнего клиента Макрона. Милон, это Публий Клавдий Пульхр. Потомок древнего рода, произведшего на свет множество консулов и преступников. Я ничего не упустил, Клавдий?
Меня подмывало рассказать ему о том, что я вытворял с его сестрой. Просто чтобы проверить, не хватит ли его при этом удар. Останавливало меня лишь то, что события той ночи у меня в памяти запечатлелись отрывочно и не вполне отчетливо.
— Не рассчитывай, что на этот раз тебя вызволит семья, Деций. Прошло время детских игр. Те, кто не хочет играть всерьез, из игры выбывают. — Он метнул взгляд на Милона. — А тебе, парень, очень советую вернуться восвояси, в свою родную Остию. Рим — мой город!
Публий всегда говорил о Риме так, будто являлся его единственным хозяином.
Милон слегка ухмыльнулся.
— Знаешь, что я думаю? — произнес он. — Если я тебя сейчас убью, то избавлю себя от грядущих неприятностей.
— Только не в моем присутствии, — вмешался я. — Если какой-то глупец заслуживает смерти, это еще не значит, что его палачом должен стать ты.
Милон пожал плечами и снова усмехнулся, слегка покосившись на Клавдия.
— Ладно, с этим мы разберемся потом.
Публий мрачно кивнул:
— Да, потом.
Оставшийся путь до пристани мы одолели без приключений. Только по прошествии лет я вполне осознал, от скольких бед и несчастий я мог бы избавить мир, позволь я в тот день Милону убить Клавдия. Но будущее не знают даже авгуры. В лучшем случае они могут предсказывать волю богов, толкуя посланные ими знамения. Заглянуть в будущее способны разве что сибиллы, но их прорицания столь запутанны и сумбурны, что их невозможно понять. Кроме того, Клавдий тогда был для меня всего лишь помехой на пути, хотя и высокородного происхождения, а Милон — симпатичным молодым бандитом, хотя и подающим большие надежды.
Добравшись до реки, мы довольно быстро нашли баржу, которая должна была после разгрузки идти вниз по реке, и, взобравшись на борт, заняли места на носу. Вскоре разгрузка была закончена, и гребцы умело вывели баржу на стрежень, после чего следили лишь за тем, чтобы сохранять выбранное направление, предоставив выполнять реке прочую работу.
Путешествовать по Тибру для меня было куда приятней, чем сухопутным путем. Правда, дул влажный и холодный ветер, но от него не укроешься и на дороге. Кроме того, когда едешь верхом, быстро натираешь седалище. Я уже не говорю о том, что по обочинам Остийской дороги, равно как вдоль всех прочих больших дорог, окружающих город, рядами тянутся могилы, как будто всякому всаднику или путнику позарез необходимо иметь перед глазами подобное напоминание о смерти. Но это было бы еще полбеды. Могилы и без того навевают скорбь, а тут еще многие из усыпальниц были к тому же обклеены красочными объявлениями всякого содержания, начиная от предвыборных лозунгов и кончая сообщениями о предстоящих Играх и признаниями в любви.
Если же человек избирал водный путь, он был избавлен от столь вульгарного зрелища. Когда город остался позади, перед нашим взором предстали живописные маленькие фермы, меж которыми подчас встречались богатые деревенские дома, а то и крупные земельные владения с собственными причалами. После непрерывного городского шума и гама речное путешествие дарило истинное отдохновение. Ветер дул в спину, и на барже подняли единственный квадратный парус, так что мы стали двигаться еще быстрее и почти бесшумно, поскольку весла замерли в уключинах.
— Я хочу тебя спросить, — заговорил Милон. — Этот придурок Клавдий. Он такой же, как все? Я имею в виду большинство римских политиков. Они что, все ему под стать? Я уже как-то раз о нем слыхал. Говорят, он хочет стать трибуном.
Я рад был бы ответить ему «нет». Сказать, что Клавдий — не правило, а лишь досадное исключение, что большинство политиков являются добросовестными слугами государства и желают честно трудиться на благо Сената и граждан. Но к сожалению, этого я сказать не мог.
— Да, большинство такие, как он, — сказали. — Разве что Публий, быть может, более жестокий, более безумный.
Милон фыркнул.
— Я уже успел полюбить Рим. А теперь чувствую, что полюблю его еще сильнее.
До Остии мы добрались только к вечеру. Я имел весьма поверхностное представление о городе. Некогда мне довелось отправляться отсюда на службу в Испанию, но тогда друзья доставили меня на корабль таким пьяным, что это событие почти что изгладилось из моей памяти. Обратный же мой путь, более длинный, зато менее опасный, пролегал по суше. На этот раз я решил ближе познакомиться с этим городом. В свое время, когда я достигну определенного возраста, надеюсь стать квестором. А один из квесторов ежегодно приезжает в Остию, чтобы следить за поставками зерна. Бесчисленные войны опустошили италийские крестьянские хозяйства, а латифундии не оправдали возложенных на них надежд, поэтому нам ничего не оставалось, как полагаться на хлеб, ввезенный из-за моря.
Мы проплыли мимо большого морского порта, построенного в период ведения войн с Карфагеном и ныне пришедшего в упадок. Под его прохудившимися крышами, будто мертвые воины, надолго оставшиеся лежать на поле брани, громоздились боевые корабли. Несколько судов были в хорошем состоянии и стояли под исправными навесами со снятыми на зиму мачтами, рангоутами, парусами и такелажем. Когда мы проплывали мимо торговых причалов, Милон перечислил их, называя каждый по имени. Среди них были причалы Венеры, Вулкана, Купидона, Кастора и Поллукса и еще полдюжины других.
Самым выдающимся строением города был великий храм Вулкана — небесного покровителя Остии. Сойдя на берег, мы направились на городской форум, который украшали две замечательные бронзовые статуи Диоскуров, под покровительством которых находился Рим, а следовательно, и Остия. Между тем Остия выглядела привлекательней Рима. Хотя она была существенно меньше его по размерам и количеству жителей, улицы здесь были значительно шире, а большинство общественных зданий новей, и многие из них даже были облицованы блестящим белым мрамором. Прочие сооружения были построены преимущественно из кирпича. В Остии было не принято покрывать здания штукатуркой и побелкой. Местные жители
