— Штаб фронта почти полностью обновился. Генерал Павлов отстранен от командования. Со второго июля Западным фронтом командует Нарком обороны маршал Тимошенко. Отстранены начальник штаба Климовских и член военного совета Фоминых.
— Отстранен генерал Павлов? — все еще не верил Лукин. — За что?
— Подробности не знаем, но можем догадываться.
— В районе Минска трагедия, — пояснил Шалин. — Несколько наших дивизий попали в окружение. Лишь небольшому количеству людей удалось вырваться. Но деталей не знаем, Михаил Федорович. Штаб нас пока не информирует. Вас наверняка вызовет командующий, возможно, удастся узнать подробности. Пока известно, что против фронта действует танковая группа Гудериана. Наши части отходят, ведут кровопролитные бои. Сейчас оборону держим по линии Лепель, Борисов, Березино, но сплошного фронта нет. Впереди нас дерется двадцатая армия. Она, едва успев сосредоточиться, вступила в бой. Потому-то и передали Курочкину наши танки.
— Сказали, что временно, — вставил Лобачев. — Обещали вернуть.
— А-а, — безнадежно махнул рукой Лукин. — А кто рядом? Кто соседи?
— Девятнадцатая армия дерется под Витебском. Там дело сложное. Конев вынужден бить противника не кулаком, а пятерней, вводить войска в бой прямо с эшелонов. У него нет ни одного полнокровного соединения. Но это все ориентировочные данные, — добавил Шалин. — Точных данных, повторяю, даже в штабе фронта, наверное, нет.
— Да, Ивану Степановичу не позавидуешь, — вздохнул Лукин. — Мы, пожалуй, окажемся в таком же положении… Вряд ли в лучшем. — Лукин, подавляя досаду, неотрывно смотрел на карту. — Две дивизии! А я-то надеялся… Выходит, опять командующий армией без армии. — Он посмотрел на Шалина, перевел взгляд на Лобачева, Сорокина. — Не густо, конечно. Но сибиряки — это сибиряки!
— Товарищ генерал, вас, — перебил телефонист.
Лукин подошел к аппарату.
— Слушаюсь, слушаюсь. Выезжаем. — Лукин положил трубку и повернулся к Лобачеву: — Нас с тобой в штаб фронта.
— На ловца, как говорят, и зверь бежит, — улыбнулся Лобачев. — Поехали, я знаю дорогу.
Штаб Западного фронта находился западнее Смоленска, в селе Гнездово. Лукин с Лобачевым решили ехать в одной машине. Хотелось использовать и эти полчаса пути, чтобы поговорить о наболевшем.
— Что же происходит, Михаил Федорович, полмесяца воюем, а врага не только не бьем на его территории, но оставляем свою. В чем причина? Фактор внезапности или вина командующих фронтами? Не зря, очевидно, Павлова сместили.
— Трудно ответить, Алексей Андреевич. В просчетах будем разбираться потом. Сейчас некогда, воевать надо. Не знаю, что там у Павлова произошло. Могу лишь судить по тому, что произошло на Украине. На себе испытал. Вот ты говоришь фактор внезапности. Конечно, немаловажный фактор. Допустим, там, — Лукин поднял вверх палец, — просчитались в конкретных сроках начала войны. Но на местах-то, я имею в виду западные приграничные округа, знали, что гитлеровцы нападут со дня на день.
— О чем ты говоришь? Ты вспомни ситуацию. Что могли поделать командующие, когда сверху указания — войска к границе не выводить? Что мог поделать Кирпонос?
— Конечно, все мы умные задним числом. Но думаю, что и Кирпонос мог бы кое-что предпринять без особого риска для своей головы. Неужели военный совет округа не мог предпринять то, что было в его компетенции? Очевидно, мог вернуть с полигона свои части: артиллерию, связистов, саперов, организовать учебные марши в направлении оперативного сосредоточения войск, провести штабные учения. Авиацию можно было с учебной целью рассредоточить на полевых аэродромах, тщательно замаскировать самолеты. Да что теперь говорить об этом.
…Попетляв по лесным дорогам, машина въехала на территорию гнездовского санатория, в зданиях которого размещался штаб фронта. Прежде чем представиться новому командованию, Лукин решил выяснить обстановку у нового начальника штаба генерал-лейтенанта Маландина. Лобачев отправился к члену военного совета фронта дивизионному комиссару Лестеву.
Во дворе штаба Лукин неожиданно встретил генерал-майора Климовских. Они были знакомы еще с 1929 года, когда Лукин был начальником отдела в Управлении кадров РККА. Встреча оказалась нерадостной. Климовских сухо поздоровался. Они вошли в беседку, увитую густым плющом.
Лукин раскрыл портсигар.
— Угощайся, Владимир Ефимович.
— Спасибо, накурился, — Климовских сидел, опустив голову, и Лукин не хотел нарушать молчание.
— Вот так, дорогой Михаил Федорович, — наконец заговорил Климовских, не поднимая головы. — Проиграли мы первое сражение с фашистами. Одиннадцать дивизий остались в Налибокской пуще. Вырваться удалось немногим. Остальные или погибли, или взяты в плен — так надо понимать.
Лукин молчал. Он уже знал об окружении наших войск западнее Минска. И теперь думал о тех, кто остался там, за Минском, в белорусских лесах. Тяжело было слышать о гибели многих генералов, командиров и политработников, которые Лукину были хорошо знакомы.
— У Борисова на Березине были первая мотострелковая дивизия полковника Крейзера и Борисовское военное училище, — рассказывал Климовских. — Им было придано несколько тридцатьчетверок седьмого механизированного корпуса. Они на двое суток задержали фашистские танки.
— Якова Григорьевича я хорошо знал еще по Москве, когда был комендантом города. Крейзер командовал полком в Московской, Пролетарской стрелковой дивизии.
Но Климовских будто не слышал Лукина, он продолжал свой печальный рассказ:
— На левом крыле фронта против четырех дивизий четвертой армии генерала Коробкова враг бросил десять дивизий и расчленил армию…
Лукин хорошо знал и Андрея Андреевича Коробкова. Знал еще с тех пор, когда тот работал в Инспекции пехоты РККА и три года подряд инспектировал двадцать третью отдельную Харьковскую дивизию. Это был командир, как говорят, подкованный на обе ноги, грамотный, требовательный и справедливый.
— Угости-ка, Михаил Федорович, папиросой, — неожиданно прервал свой рассказ Климовских. Он прикурил, глубоко затянулся дымом и, глядя в пространство, отрешенно произнес: — Все кончено.
— Что значит — кончено? Нельзя же так, Владимир Ефимович, — пытался утешить Лукин. — Спросят, конечно, строго. Что ж, такая наша доля. Но война только началась, представится возможность искупить вину.
— Твоими бы устами да мед пить, — горестно усмехнулся Климовских. — Мне бы сейчас дали хоть полк! Только вряд ли дадут. Четвертого июля арестовали Павлова, так что… — Климовских резко поднялся, одернул китель, поправил портупею. — Прощай, Михаил Федорович.
— До свидания, Владимир Ефимович.
Климовских горько усмехнулся, покачал головой и ничего не ответил…
Генерал Маландин рассказал Лукину, что из Уральского военного округа прибыла и уже воюет в Полоцком укрепленном районе двадцать вторая армия генерала Ершакова, А левее двадцатой на рубеже Копысь, Новый Быхов сдерживает врага тринадцатая армия генерала Ремезова. Двадцать первая армия генерала Кузнецова ведет упорные бои у Бобруйска и Кричева.
— Жаль, Григорий Кириллович, что шестнадцатую растаскивают по частям, — высказал свое мнение Лукин. — Не лучше бы всеми силами шестнадцатой попробовать ликвидировать прорыв врага из Витебска на Демидов, а девятнадцатую оставить во втором эшелоне. А можно бы шестнадцатую поставить между двадцатой и тринадцатой. Вот здесь, смотрите, как растянулся фронт двадцатой.
— Можно бы, — согласился Маландин, глядя на карту, — да поздно, дорогой Михаил Федорович. Твой мехкорпус и танкисты пятьдесят седьмой дивизии уже вступили в бой. Да и девятнадцатая уже втянута в сражение за Витебск. Не знаю, что получится, но Конев пытается вернуть город.
Командующий фронтом маршал Тимошенко обрадовался Лукину. Он вышел из-за стола и шагнул навстречу:
— Ну, здравствуй, пропащая душа! — Уж на что у Лукина была крупная рука, и та утонула в
