мы ее на костре и съели кожу. Где-то, уж не знаю, мы, несколько человек, все-таки выбрали момент, подкопали проволоку и ушли через болота. Думали — все, спаслись. Найдем партизан и будем драться. Но не удалось. Снова схватили. Теперь вот по лагерям мыкаюсь… — закончил печальную историю Петр.
— Да, плен — это горестный факт, — вздохнув, проговорил Лукин. — Но и здесь, товарищи, надо держаться, не терять достоинства советского человека. Немцы создают национальные легионы, предатели-власовцы вербуют пленных в свою армию. Не поддавайтесь уговорам, не верьте посулам. Все гитлеровские карты биты. Наша победа не за горами.
Радостно было видеть Лукину, как светлеют лица людей, как к ним возвращается надежда. Но нашелся фискал. О беседе генерала с военнопленными стало известно немецкой администрации. К Лукину явился фельдфебель.
— Вы, генерал, занимаетесь большевистской пропагандой! Вам не нравятся условия плена? Мы можем их ужесточить.
— Я не занимаюсь пропагандой, — спокойно ответил Лукин. — Это вы распускаете ложь о Красной Армии, выдаете желаемое за действительное.
Фельдфебель сжал кулаки, лицо его побелело. Казалось, еще секунда — и он ударит генерала. Но, видимо вспомнив что-то, сдержался и, не найдя ничего лучшего, вдруг закричал:
— Сбрить бороду!
Генерал недоуменно посмотрел на гитлеровца, погладил бороду:
— Я не дам брить бороду.
— Сбрить бороду!
— Не дам, — спокойно отвечал Лукин, наслаждаясь бессильным бешенством фельдфебеля. А тот переступил с ноги на ногу, выругался и быстро вышел.
Лукин вынужден был носить бороду. Ему было неудобно бриться левой рукой, но говорить немцам о своих трудностях он не считал нужным.
Не давали покоя Лукину и раны. И ко всему разболелись еще зубы. Промучившись сутки, генерал попросился к зубному врачу.
Русских пленных врачевал в лагере зубной техник Михаил Чувиков. Лукин узнал, что Чувиков коренной москвич, что и первую военную осень был в столице, разговорился с ним.
— В октябре — ноябре сорок первого тяжело было смотреть на столицу, — вспоминал Михаил. — Мешки с песком под окнами домов, ежи и противотанковые надолбы на Садовом кольце, на перекрестках, баррикады и траншеи на окраинах. Главные здания были закамуфлированы так, что их и не узнать. К фасаду Большого театра сделали пристройку в три этажа с узенькими окошками и арочными воротами — заурядный старый домишко! А наверху — крупнокалиберные пулеметы и скорострельные зенитки. Аэростаты в небе… Но всюду порядок и спокойствие. Москва готовилась к отпору. Да чего там! Даже парад седьмого ноября состоялся на Красной площади!
— Я тут в плену краем уха слышал, что такой парад состоялся. Но, честно признаюсь, как-то не верилось.
— Очень нужен был нам этот парад. Ведь фашисты раструбили на весь мир, что Москва пала, а Сталин сбежал в Куйбышев. А тут — нате вам, войска по Красной площади идут, и Сталин на трибуне Мавзолея. Для всех, конечно, это неожиданно было. Даже мы о том, что пойдем на парад, узнали всего за несколько часов до него. Речь Сталина слушали.
— Поразительно! — не выдержал Лукин.
— И знаете, ни один немецкий самолет не пропустили к центру Москвы. Все, конечно, могло быть… Но мы, участники парада, получили задание: случись бомбежка, парада не прекращать. Пусть рвутся бомбы, а ты иди парадным шагом и виду не подавай. Вот какой был парад, товарищ генерал!
Лукин долго ничего не мог сказать. Сколько раз, будучи военным комендантом Москвы, обеспечивал он военные парады на Красной площади! Но такого, о чем рассказал зубной техник Чувиков, не мог себе представить.
Закончив свой рассказ, Чувиков приоткрыл дверь кабинета и, убедившись, что в коридоре никого нет, достал из-за пазухи сверток и протянул Лукину.
— Тут деньги, — пояснил он. — Три тысячи марок.
— Откуда? — удивился Лукин. — И зачем мне деньги?
— Возьмите, товарищ генерал, спрячьте, — поторопил Чувиков. — Нам известно, что вас отправят в крепость Вюльцбург. Это настоящая тюрьма. Хоть какая-то поддержка будет и вам, и вашим товарищам…
— Но где вы взяли столько денег?
Чувиков не успел ответить, в кабинет вошел все тот же фельдфебель.
— Опять занимаетесь пропагандой?! — крикнул он Лукину.
— Если удаление больного зуба вы считаете пропагандой, то да.
— Напрасно иронизируете. Благодарение богу, избавляемся от вас. Собирайтесь, за вами приехали.
Но увезти Лукина немцам в тот день не удалось. Где-то в горах, куда должны были везти генерала, мощная лавина снега засыпала дорогу.
В ту ночь пленный Виктор Николаевич Королев рассказал Лукину, откуда взялись три тысячи марок. А главное — о том, как живут и борются советские военнопленные в лагерях Нюрнберга и его окрестностях.
В лагере Ротенбах, например, что в двенадцати километрах от Нюрнберга, действовала крупная подпольная группа. Ее возглавлял участник войны с белофиннами Герой Советского Союза старший лейтенант Журавлев. Подпольщики вели антифашистскую пропаганду, писали листовки. Текст небольшим тиражом удавалось размножить бывшему пограничнику старшему лейтенанту Николаю Назаренко. Листовки передавались в другие лагеря.
Подпольная организация оказывала огромное влияние на узников, сплачивала их, вела борьбу в самых, казалось бы, невозможных условиях, помогала умирающим от голода выносить издевательства фашистов, цементировала интернациональную солидарность и исподволь готовила восстание.
Работа подпольщиков незримо охранялась. По множеству каналов поступали предупредительные сигналы. Об опасности подпольщиков предупреждали немецкие коммунисты, работавшие в охране лагеря и на электродной фабрике «Кондрати и К?». На этой каторжной фабрике работала большая группа советских военнопленных из числа офицеров.
По подозрению в саботаже гестапо арестовало шесть человек и бросило в тюрьму города Фюрт. Один из них— Дмитрий Карнаухов — попал в камеру, где сидел генерал Карбышев. Позже в эту же камеру был помещен Николай Храмов. Несмотря на зверские допросы, гестаповцы не добились от них признания и вернули в лагерь Ротенбах.
Своим товарищам они рассказывали о Карбышеве, о том, как генерал-патриот сам мужественно переносил тяжесть плена и наказывал им стойко держаться. Когда Карбышев узнал, что Карнаухов и Храмов возвращаются в лагерь, он просил передать товарищам, чтобы они в меру своих сил оказывали помощь пленным советским генералам, которых немцы содержат в крепости-тюрьме Вюльцбург.
— Вот мы и решили, — говорил Королев, — собрать среди иностранных военнопленных боны, которые им выдавали, чтобы затем обменять их на немецкие марки. Когда мы увидели вас здесь и узнали, что скоро вас отправят в Вюльцбург, мне поручили передать вам деньги через нашего связного — зубного техника Чувикова. И я рад, что выполнил задание.
Утром за генералом приехали на санях люди в форме матросов советского торгового флота в сопровождении всего одного немецкого конвоира. Это удивило Лукина. Откуда тут моряки? Если пленные, то почему почти без охраны?
Дорогой моряки поведали генералу о своей драматической эпопее.
22 июня 1941 года теплоходы Балтийского морского пароходства «Хасан», «Волголес», «Днестр», «Магнитогорск», «Эльтон» находились под разгрузкой в немецких портах Штеттин и Данциг. Гитлеровцы захватили эти суда. Советские моряки сумели уничтожить всю документацию, категорически отвергли требования фашистов спустить на судах Государственный флаг СССР и заявили протест против насилия.
