Паренек робко протянул руки и обнял ее за талию. Его медленно но уверенно начинало трясти.
– Дурень! – не стерпев подал голос Кладенец. – Ты бы еще на версту отошел! Кто же так с девками обращается? Не будь деревянным, дай волю сердцу.
Микулка, едва дыша, сделал шаг и упругая девичья грудь горячо прикоснулась к его телу. Казалось, что рубаха на нем вот-вот вспыхнет, а уши и без того пылали как костры на Купалу. От девушки веяло таким нежным теплом, что хотелось умереть прямо сейчас, только бы никогда не чувствовать ничего другого. Аромат ее волос щекотал нос, заставляя счастливые слезы предательски поблескивать в темноте.
– Ты мне люба, как жаворонку любо солнце красное, как пчеле цветы… Не смогу жить, если завтра перед Лелей не нареку тебя своей женой.
– Не так все просто… – печально вздохнула она. – Ты говоришь как менестрель и сладок мне каждый миг возле тебя. Больше жизни хочу быть твоею, но перед ликом Богов не могу назвать тебя мужем, пока отец не позволит.
– Не пойдем к Леле! Будем жить вдали от людей, никто дурного слова не скажет!
– Как наложница? Я бы стала тенью твоей, но не наложницей. Что мне людская молва, если сама себя уважать не буду? И тебе нельзя уходить от Владимира. При нем ты винен быть, Русской земле служить. Думаешь почему я не обернулась горлицей и не улетела до скачки? Я верила в тебя! И знала, что для тебя важно.
Ночь ожила поднявшимся ветром, выполз из леса лохматый туман, а небо распушилось невесть откуда взявшимися облаками. Ветер шелестел по траве, посвистывал, огибая углы теремов, поскрипывал неладными досками в крыше. И все эти звуки неожиданно сложились в явственные, хоть и тихие слова:
– Растопили вы сердце мое… Завтра можете предстать перед Лелей. Только помни, дщерь людская, что в тебе и моя кровь, а она требует почтения и верности. А ты, человече, готов ли ради любимой пожертвовать тем, что всем мужьям дано, а тебе дано не будет?
– Готов хоть в огонь! Даже спрашивать не стану, от чего надобно отказаться!
– Смел… Ратую… Так тому и быть. Но семь лет вам придется жить не по людским законам. Семь лет. Не сдюжите, значит не быть вам вместе.
С последним словом ветер утих, а туман пролися в траву серебристой росой. Дива сияла счастьем, а Микулка не знал, радоваться ему или печалиться. Вот незадача! И мига подумать не было, а Кладенец словна рыба молчал… На одном чувстве ответил. А может оно и верно?
– Все! – оторвала его от дум девушка. – Теперь никакой нам преграды нет! Завтра, как ты и хотел, станем пред Лелей. Только… Тебе нужно будет нехитрый указ исполнять. Семь лет. А какой, смогу сказать после свадьбы, так Покон велит. Согласен?
– Только бы рядом с тобой! А остальное… Переживу.
Микулка не был так уж уверен в своих словах, но обволакивающее тепло близости заставляло язык жить своей жизнью, говорить то, о чем можно бы и смолчать.
– Видишь как все вышло! – крепче прижалась к нему девушка. – Сами Боги от людских чувств добрее становятся. Я ведь этого и ждала, выходя во двор, надеялась, что отец завидев нас вместе не сможет равнодушным остаться.
– Кто же он, твой отец? Один из ветров или древний дух, над ветрами начальник?
– Выше бери… – зябко поежилась Дива. – Никакой он не дух, сам повелевает многими силами, потому я и несвободна сверх всякой меры. Помню, раньше он старался всегда быть рядом, стерег от беды, играл со мною, как все отцы играют с дочерьми своими, а когда мать умерла, отдалился… Забота переродилась в надзор, шагу не давал мне ступить без ведома. Знал, что я виню его в смерти матери, и рядом стыдился быть, и отпустить не мог.
– Неужели это сам… – Микулка напрягся, остерегаясь вымолвить имя Бога.
– Стрибог. – глядя ему в глаза, подсказала она.
За теремом едва слышно скрипнул дощатый настил и паренек, еще не понимая что делает, отстранился и словно кошка извернулся, окинув рассеянным взором весь двор. К конюшне беззвучно метнулась неясная тень. Нервы у него и без того были натянуты до предела, разве что не пели как струны. Меч со звонким шипением выполз из ножен, налив руку уверенной силой, а звезды собрались в лужицы света на добром булате, отчетливо высветив черную надпись на лезвии. Дива горячо дышала почти в самое ухо, мешая прослушивать тьму. Микулка не просто слушал, всей кожей старался чувствовать воздух вокруг, остерегаясь предательски пущенной стрелы.
– Никак Владимир кого подослал… – едва слышно шепнул он. – Красно Солнышко.
– Зря на князя наговариваешь… – рыкнула полутьма из-за спины и паренек чуть не вскрикнул от неожиданности, Дива же едва чувств не лишилась, стала белее звездного света.
Он медленно повернул голову и шагах в трех позади разглядел знакомую лохматую морду с оскаленными клыками.
– Это не князь… – стараясь не взрыкивать, молвил верховный волхв. – Я-то чую. Волшбу чую, князю без меня не доступную. И не станет князь тебе козни строить, можешь расслабиться.
– С вами тут, кхе… расслабишься! – осипшим с перепугу голосом ответил Микулка. – А что за волшба?
– Хороший вопрос, но чтоб ответ сыскать, мне с тобой перемолвиться надо. Наедине.
– Нет уж! Диву я одну не оставлю, да и доверяю ей как себе. Говори, коль есть что сказать, а иначе пошто в ночную пору люд пугаешь?
– Откель ты меч взял? Токма не криви, ради Богов, скажи как есть, не то помочь ничем не смогу.
– Да сколько можно повторять? Говорил же, подобрал меня в Таврике старик, Заряном назвался. Жил один, в избе у Велик-Камня, учил меня хитрой манере биться кулаком и ногами, из лука стрелять учил, мечом владеть. Год я у него жил, выучился и биться, и резы разбирать, и в травах ведать. А потом печенеги… Ночью была сеча лютая, деда стрелами истыкали, меня посекли до полусмерти. Еле сдюжили. Но старик
