Отца и матери.
– Не только нелепо, но и глупо так рассуждать.
– Возможно, однако это так. – Помолчав, она добавила:
– Отец говорил мне, что страшно любил ее. Но это было очень недолго…
Она представила, как он впервые увидел ее, зайдя в пивную к О'Малли, услышал пение и как взыграла его романтическая чудаковатая душа.
– Мне исполнилось лет двенадцать, когда я услышала от нее, что была зачата вне брака. А толчком было вот что. Я уже входила в тот возраст, когда обращают внимание на мальчиков, и флиртовала с Мерфи и еще с одним или двумя мальчишками из деревни. Мать поймала меня возле сарая, где мы с Мерфи поцеловались. Всего один, самый первый поцелуй в теплый солнечный день, когда пахнет сеном и оба мы юные и любопытные. Робкий невинный поцелуй. Эта сцена до сих пор стоит передо мной.
Она прикрыла глаза и опять умолкла.
– Мать увидела нас, – заговорила Мегги снова, открыв глаза, но не глядя на Рогана. – Она вся побелела и орала как сумасшедшая, а потом схватила меня и потащила в дом. Она говорила, что я мерзкая, греховная, богопротивная. И она избила меня. Отца не было дома.
– Избила? – Роган поднялся со стула. – За то, что ты поцеловалась с мальчиком?
– Она избила меня, – повторила Мегги. – И не просто рукой, взяла ремень и била так, я думала, убьет меня. И все время выкрикивала какие-то цитаты из Библии о грехе.
– Это дико! – возмутился Роган. – В наше-то время!
Он опустился на колени возле стула, на котором сидела Мегги, сжал обеими руками ее лицо.
– Да, дико. Но так бывает и сейчас. Не только в нашей семье. – И после молчания:
– Помню ненависть в ее глазах. И страх тоже. Страх – я поняла это гораздо позднее – за меня. Чтобы я не повторила того, что случилось с ней: ребенок во чреве и пустота в душе. Я всегда ощущала: она не любит меня, как другие матери своих детей, а к Брианне относится лучше, чем ко мне. Но сначала не знала отчего.
Мегги отвела его руки от своего лица, поднялась со стула и подошла к двери, ведущей на небольшой каменный балкон, уставленный горшками с геранью.
– Не нужно больше вспоминать об этом, – проговорил Роган ей в спину.
– Нет, я уж закончу… Она… Мы привыкли говорить о ней в третьем лице – «она». Как о чужом человеке. Это нехорошо, но это так. Так вот, она сказала тогда, после того, как избила меня, что я отмечена грехом. На всю жизнь. И должна его нести. И что мой ребенок, если появится, тоже будет делить со мной этот грех.
– Это отвратительно, Мегги! – Роган повернул ее к себе, положил руки ей на плечи. – Какой-то идиотский фанатизм.
– Она была убеждена, что говорит святую правду. Что Бог наказал ее за ночь греха, а меня – за то, что я в нем появилась на свет. Стоило ей взглянуть на меня, как она вспоминала о содеянном. О том, что была вынуждена пойти на этот брак, который ей претил. Бросить то, чем занималась, на что возлагала надежды. Прости, что повторяю одно и то же, но для меня это привычный и многолетний разговор с самою собой. А теперь вот добавилось то, что я узнала от твоей бабушки, и это довершило картину.
– Но бить ребенка и говорить ему такие вещи! Да еще оправдываться именем Бога! – Роган был вне себя; голубые глаза сверкали от гнева и отвращения.
– Знаешь, отец говорил примерно то же, что и ты, когда пришел домой. Я думала, он ударит ее. Никогда не видела его в такой ярости. Они так ссорились и такое кричали друг другу, что лучше бы уж подрались. Я в ужасе убежала в спальню, и Брианна, ей не было и десяти, совала мне какие-то успокоительные таблетки. Руки у нее тряслись. Я тоже вся тряслась. Наверное, весь дом тогда содрогался от их криков и моих рыданий.
Мегги не противилась, когда Роган крепко обнял ее, но продолжала говорить, просто не могла остановиться. Глаза у нее были сухими, голос странно спокоен.
– Я думала, после этого отец уйдет из дома. Насовсем. Такое они наговорили друг другу, что жить под одной крышей было невозможно. Так мне казалось. Я хотела этого и чтобы он взял меня и Брианну с собой. Куда угодно, хоть на край света! Но он не ушел. Позднее он говорил, что тоже расплачивается – за то, что думал, будто любит ее, за свою похоть. И будет расплачиваться до самой смерти.
Мегги снова вырвалась из рук Рогана, но говорить не перестала.
– После этого прошло еще десять с лишним лет. Мать больше никогда не поднимала на меня руку, но жили мы, как грешники в аду. Отец старался показать мне свою любовь, делал все, что мог. Только что он мог, оставаясь в этом доме? Порой я как будто слышала – и меня страшно мучила эта мысль, – как он говорит самому себе: если бы не она, не я то есть, он бы, наверное, ушел из дома и был бы свободен делать то, что хочет, и любить, кого хочет.
– Но ты сама, – сказал Роган, – неужели ты всерьез считаешь, что грехи отцов, как сказано в Библии, падут.., и так далее…
– Любимое выражение моей матери. Нет, – покачала головой Мегги, – я так не думаю. Но ведь это уже ничего не меняет. У меня в душе.., в крови.., стойкий страх перед браком. Может, своего рода болезнь. И я никогда не решусь заключить тебя в эту тюрьму.
– Но ты ведь не настолько неразумна, чтобы думать: то, что произошло с твоими родителями, происходит со всеми?
– Не настолько. Даже надеюсь, что теперь, когда она освободилась от материнского ига, Брианна выйдет замуж и нарожает детей. Она всегда хотела иметь семью.
– Вот видишь. А ты?
– А я нет. – Голос ее звучал бесстрастно и глухо. – У меня есть моя работа, и я хочу быть одна.
