ворог может схорониться от пущенных стрел.
Тиверцев уже загнали в амбары, навесив на ворота увесистые брусья. Псы разбрелись по всей поляне, а надсмотрщики устало сгрудились в кучу возле одного из костров, накидав в огонь свежего хворосту. Их было ровно четыре десятка, вооружены короткими мечами, удобными в тесной рукопашной схватке и длинными луками, привычными для уличей. Девок в общий амбар запирать не стали, одна из них надрываясь вытащила из жилой избы бочонок ола, а две другие принялись суетливо готовить ужин на угольях соседнего костра. Кроме надсмотрщиков Ратибор разглядел еще пятерых воинов державшихся особняком, в ладных, очень странных доспехах из широких булатных пластин, подтянутые, быстрые, на поясах одинаковые мечи в ножнах, у каждого круглый щит, обшитый железом. Они даже на отдыхе не снимали сверкающих шлемов, не расслаблялись ни на миг, вслушиваясь и всматриваясь в темневший рядом лес. Стрелок почувствовал себя неуютно, казалось, от этих взглядов не ускользнет ничего, даже его глаза, еле заметные в густой кроне дерева.
Судя по лицам и узорам на щитах, это были поляки. Один Ящер знал, что они делали так далеко на юге, но гораздо больше удивляло другое – вооружение и манера держаться выдавали незаурядных воинов, скорее всего наемников и уж в любом случае отлично обученных, прекрасно вооруженных. Это было не просто странно, это веяло чем-то страшным, поскольку обычно поляки славились еще большей бесшабашностью и разнузданностью, чем даже русичи, а близость к западным странам, не знающим чистоты, делала их еще и редкими неряхами.
Эти же пятеро настолько отличались от других, виденных Ратибором поляков, что поначалу он даже с облегчением решил, что ошибся. Чего только не померещится в темноте, сквозь густое мельканье посеребренной лунным светом листвы! Но не только лица и щиты выдавали родину странных воинов, стрелок со все большим волнением разглядывал новые и новые подробности – покрой сапог, манера застегивать пояс на правую сторону, измененная, но все же узнаваемая форма шлемов. И все же какая огромная разница между этими молчаливыми быстроглазыми воями и теми разудалыми их собратьями, с которыми русичи не раз сталкивались на полях сражений. Казалось, им сменили не только оружие и доспех, не только манеру держаться, но и душу вложили другую – темную и непонятную.
Испугать Ратибора было сложно, он и сейчас не боялся, но холодная напряженная тревога проползла в душу как липкий серый туман под рубаху. Нет ничего страшнее непонятного… Что можно объяснить, с тем можно и бороться, а неизведанность всегда тревожит сильнее, чем открытая, пусть даже грозная, опасность. А уж тут каждый взгляд прибавлял загадок! Где знаменитая польская лень, где пузатый кувшин вина и покатый бочонок меда? Где широкие рубахи с до пупа развязанным воротом?
Стрелок зябко поежился от упавшей за шиворот крупной капли ночной росы. Нет… Эти пятеро поляков были не из ленивых, а невиданные доспехи, похожие на панцири сверкающих черепах, не снимали даже на отдыхе у костра. По всему было видать, что уже несколько лет жили только войной, а такая жизнь не прощает неумех, для них она просто бывает короткой. Однако молодых среди них как раз таки не было, что здорово усиливало впечатление.
Присутствие поляков в разбойничьей шайке несказанно удивило Ратибора, но еще больше насторожило, ведь атаман явно не имел средств содержать столь могутную дружину за собственный счет. Значит истинный покровитель уличей куда более грозен, чем можно было подумать. Странно и неожиданно. Не говоря уж о том, что иметь врагами обученных польских воинов в столь необычном вооружении – дело не из приятных. Наемники поглядывали на уличей с нескрываемым презрением, но и те обращали на чужаков не больше внимания, чем на пустое место, между ними словно высилась непроницаемая стена, устраивавшая обе стороны.
От взора укрывшегося стрелка не ускользало ничего, он уже знал насколько нужно натянуть и наклонить лук, чтоб стрела поразила каждую цель в самое уязвимое место, он прикинул последовательность выстрелов, назначив в первую голову самые неудобные и опасные цели. Он мог бы убить всех разбойников, оставаясь невидимым как древний дух леса, но число стрел в колчане и наличие польской дружины мешали ему сделать решающий шаг. В яме сидели друзья и любая ошибка могла стоить им жизни. Не спешить… Вот первая заповедь ночного стрелка, первое чему Ратибор выучился у учителя-тиверца.
Кряж выбрался из избы как медведь из берлоги, широкий, крепкий, и явно довольный сделанной за день работой. Он прошелся по поляне, пробуя на прочность вбитые в землю колья, подобрал забытый кем-то топор и уселся возле костра. Уличи почтительно потеснились, уступая место, до Ратибора долетел хохот и обрывки фраз, но расслышать все разговоры мог бы разве что Волк с его невиданным слухом. Берестяные кружки пошли по рукам, расплескивая густую пену темного ола, крики стали громче, но куда неразборчивей, так что стрелок бросил прислушиваться и стал впитывать обстановку глазами.
Один из поляков встал и окликнул атамана, тот даже вздрогнул от неожиданности, но подошел к воину, стараясь сохранять независимый и расхлябанный вид. Наемник что-то спросил Кряжа, показывая в сторону ямы, непроницаемость лица не давала возможности определить настроение, а рот привычно сглаживал фразы, не позволяя читать по губам. Ратибор чуть не сплюнул с досады, хотя сам нередко пользовался тем же приемом. Атаман стал что-то долго и подробно объяснять, то разводя руками, то колотя себя кулаком в грудь. Он явно оправдывался, чего уличи старались не замечать. Поляк кивнул и вернулся к своим, а Кряж постоял немного, махнул и снова уселся у костра, разом осушив полную кружку ола.
Языки огня метались, раскидав по поляне неверные тени, но поляки развели поодаль свой костерок, гораздо скромнее, мерцавший в полутьме крупными угольями и редкими синеватыми огоньками. Луна уже поднялась над верхушками деревьев, серебристый свет мягко струился, как прозрачный лесной ручей, ровно и явственно высвечивая каждый листок на деревьях. Но стрелок не беспокоился, знал, что узреть его в укрытии можно только столкнувшись носом. Поляки совещались, мерцание огней и густая тень надежно укрыли лица, не позволяя уловить даже обрывки фраз. Вскоре один из них молча поднялся, закрепил щит на спине и не перекинувшись ни единым словом с Кряжем, отправился через всю поляну к одиноко стоявшему сараю. Раскрыв ворота он вывел оттуда черного как смоль коня, грузно уселся в седло и поскакал прямо в темнеющий лес, мелодично свистнув одну из собак.
Это так удивило Ратибора, что он не задумываясь слез с ветки, стараясь ничем не выдать своего присутствия, закинул лук за спину и не разбирая дороги рванул на запад, вслед удаляющемуся стуку копыт. Он не мог взять еще три тяжелых меча и лютню, поэтому без размышлений оставил вещи друзей в дупле огромного дуба, это добавляло ответственности – в случае его гибели их не сыщет даже Волк с его нюхом.
Луна светила прямо в спину, бросая под ноги сеть неверных теней, нависавшие кроны дубов скрывали звезды, но широкая тропка уверенно вела через лес, а приглушенный опавшей листвой конский топот, надежно указывал направление. Ратибор бежал стелющейся волчьей рысью, берег силы для долгой дороги. Широко расставленные локти, позволяли прохладному воздуху беспрепятственно врываться в грудь, а ноги ступали мягко, бесшумно, пропуская под подошвами сапогов версту за верстой.
Стрелок мог бы бежать и быстрее, но воспоминание о лохматой собаке не позволяло приближаться к противнику. Собака – первый враг любому тайному воину. Человека можно обмануть, подкупить, напугать наконец, но собака, как и любой зверь, слушает только голос природы. Хорошо обученный пес стоит среднего воина – отсутствие воображения заставляет его бояться только реальной опасности, звериная ярость позволяет бросаться и на острия копий, а резкость и выносливость близко не сравнятся с
