— Так-с. Первый номер, наводчик, у нас есть…
Каменотес при этих словах кашлянул, посмотрел на всех победителем и расправил усы.
— Первый номер, правильные… — перечислял Богуш. — Так… Теперь заряжающий. — Богуш остановил взгляд на племяннике каменотеса: — Заряжающим станет вот этот малый, он поплечистее вас всех.
Парень, как видно не ожидавший такого почета, раскрыл рот и растерянно замигал глазами. Но дядя тут же вывел его из столбняка — схватил за руку и поставил куда следует.
— Теперь, — сказал Богуш, — нам потребуется еще замковый — открывать и закрывать затвор орудия.
Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах, но его оттеснили.
Вышел рослый железнодорожник с синими кантами.
— Слесарь, — сказал он отрывисто. — Чинил оружие… Партизанам. Когда немчуру били.
— Так, понятно. Все! — Богуш встал с борта. — А остальные… Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить бронепоезд.
Рабочие заволновались. Растерянно сбились в кучу, толпой подступили к командиру. Поднялся шум, говорили все сразу, перебивая друг друга. Кто-то требовал, чтобы дело разобрал профсоюз, другой кричал и грозился пожаловаться в штаб. Двое или трое, пытаясь успокоить остальных, доказывали Богушу, что, если бы не они, железнодорожники, бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они его для того, чтобы самим выйти в бой. «Это наше право! — твердили они, наступая на Богуша. — Наше право!»
Но Богуш ничего не слушал. Он выждал, пока шум стал стихать, и твердо повторил свое приказание.
Рабочие взяли винтовки.
— Оружие оставить, — сказал Богуш. — Это инвентарь бронепоезда.
Тут уж и я не стерпел.
— Неправда, это их винтовки! — вступился я. — Вы командир, и наше дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично.
— Ах, разве! — Богуш живо обернулся ко мне. — Тогда пожалуйста, я не возражаю… Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь… В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету, а вы, извините, прохлаждаетесь… Слышите, какой бой идет!
Рабочие вышли, построились с винтовками на перроне и молча двинулись с вокзала.
Глава третья
Бой на подступах к Проскурову все разгорался. В городе начались пожары. Это неприятельские снаряды, взрываясь, поджигали в разных концах города деревянные и камышовые крыши. Быстро клубясь в прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город.
Станция тоже уже была под обстрелом. Со звоном рвались в воздухе шрапнели, обдавая перрон градом пуль. Завывая, как сирены, проваливались куда-то за вокзал гранаты, и слышно было, как там, сзади, рушились здания и осыпались стекла.
Стоять дальше у перрона стало невозможно, и командир приказал передвинуть поезд. Теперь мы стояли на какой-то поросшей травой подъездной ветке, вдоль которой высились похожие на веретена украинские тополя. В этом случайном и малонадежном укрытии команда бронепоезда проходила учение и боевую практику…
Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех пятерых наших «артиллеристов», отобранных командиром, только один каменотес и разбирался в пушке — остальные ведь впервые очутились перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий свист, и грохот обстрела…
Богуш выходил из себя.
— Замковый! — кричал он, топая ногами. — Где у вас стопор курка? Опять не в боевом положении? Третий номер… да ты, стриженая голова, ты третий номер! — вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику каменотеса. — Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая? Сено-солому к рукам привяжу!… Четвертый номер! Пятый!
Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу петушиным голосом: «Так точно-с! Никак нет-с!»
— Ну знаете, товарищи… — сказал наконец Богуш. Он отошел, достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. — Я, конечно, поведу вас в бой, но только имейте в виду…
Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать без передышки:
— Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью… Заряд номер два! Отражатель ноль! Угломер двадцать семь — семьдесят! Наводить на колокольню! Прицел сто!… Трубка девять-девять!…
Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на другого.
— Слышали артиллерийскую команду? Поняли?
Все молчали, оглушенные потоком незнакомых слов, и только растерянно переглядывались.
— Поняли. А чего ж тут не понять? — осклабясь проговорил каменотес. Он во всем поддакивал командиру.
— Ни черта не поняли! — сказал матрос и злобно сплюнул. — На позицию надо выходить. Нечего тут канителиться. С отражателем или без отражателя, а надо белых бить…
— Правильно, — сказал я.
Богуш обернулся:
— Что-с?
— Я говорю, что самое правильное…
— А я вас не спрашиваю!
Лицо его вдруг покрылось краской.
— Дисциплины не знаете… — заговорил он, понижая голос, чтобы не услышали другие. — Политотдельщик… стыдно!
Вдруг он уставился на мой мешок:
— А это что такое?
Я объяснил:
— Подрывное имущество.
— То есть что значит — подрывное имущество? Динамит?
— Есть и динамит, — сказал я.
— Так вы что же!… — вдруг закричал он, обернувшись к артиллеристам. Вы нас всех в воздух пустить хотите?… Шальная пуля, осколок — и кончено?! Всему поезду конец!
Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья.
Тьфу ты черт!… Меня даже в пот ударило. Динамит ведь и вправду может от пули взорваться, такое проклятое вещество. Как у меня это из головы вылетело.
Я топтался, передвигая мешок с места на место, не зная, куда его упрятать.
— В задний вагон! — коротко распорядился Богуш.
Он подозвал матроса:
— А вы поможете ему нести.
Мы с матросом спустились на землю.
Я кинул в досаде мешок.
— Вот черт!… Дураком, олухом каким-то меня выставил — перед всей командой!
Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко.
Я подхватил мешок с другой стороны, и мы зашагали с матросом в ногу.
— Он и нас всех дураками выставляет, — сказал матрос как бы про себя. Сам-то не слишком ли умен… Ну посмотрим!
