бикфордова шнура у заряда и подул на огонек. Из шнура фонтанчиком брызнули искры.
Занялось!
Я сразу начал считать, отчетливо выговаривая: «Двадцать один… двадцать два… двадцать три…» (так отсчитывают без часов секунды). При слабом красноватом свете искр я перебежал к другому заряду и тоже запалил его. Брызнул второй фонтанчик.
— Двадцать семь… Двадцать восемь…
Тут я схватил матроса за руку, и мы с ним вместе съехали под откос.
В запасе осталось шесть секунд. Я, уткнувшись носом в траву и щебень, докуривал папиросу.
Наверху мелькнуло пламя, на миг осветив, как прожектором, придорожную канаву, телеграфные столбы.
Бабахнуло. Стегануло воздухом. И, гудя, как большие шмели, полетели в сторону куски рельсов. Завизжали, разлетаясь, камешки.
Следом за первым взрывом грянул второй.
— Пошли, — сказал я матросу и двинулся к станции.
— А как оно вышло, поглядеть бы… — шепнул матрос.
— Чего же глядеть. Рвануло — значит, все в порядке.
Но матрос не успокоился, пока не сбегал к стрелке.
— Чистая работа, — сказал он, нагоняя меня. — Здорово разворотило, а концы у рельсов в шишках, будто автогеном резаны…
«Та-та-та-та-та-та-а…» — вдруг ударил откуда-то сбоку, мигая в темноте, пулемет.
Прямо под ногами у нас защелкали по камешкам пули.
Мы отскочили в сторону и залегли.
— Ишь, дьяволы, совсем к станции подобрались, — сказал матрос.
Стрельба утихла.
— Не замочило? — пошутил я.
— Да нет, сухой пока, — рассмеялся матрос.
— Ну пошли выходную стрелку взрывать. Только сначала надо вывести со станции наш поезд.
Мы вернулись к бронепоезду. Подходим к вагону, глядим — фонарь не погашен. Как стоял, так и стоит. Хоть на полу он, внутри вагона, а свет виден за несколько шагов. Того и жди, заметит противник.
Я поднялся по лесенке, смотрю — ребята, забыв всякие предосторожности, пустили из фонаря полный свет и даже мешок с него сбросили. А сами вглядываются в темноту, поджидая нас.
— Вот так полыхнуло, а? — вскричал смазчик. — Я и вас обоих там увидел. Ребята, чудаки, не верят, а вот, ей-богу, видел!
Старик сидел на полу и задумчиво рассматривал свою калошу, колупая ногтем дырки.
— Гасите фонарь, — сказал я, — да ложитесь. Чего же вы противнику светите?
Смазчик прикрыл фонарь мешком. А Малюга встал, поддел босой ногой калошу и поволочил ее за собой к борту.
— Ну как там? — спросил он, не глядя на меня. — Получилось?
— Отчего же, — говорю, — не получиться? Не в первый раз… Гасите свет.
И я спустился, чтобы идти к паровозу.
А Малюга, слышу, не отступается.
— Ты где, моряк? — тихо сказал он в темноту.
— Ну? — отозвался снизу матрос.
— Как оно там у вас получилось?
— А так, как по орехам обухом, — сказал матрос. — В яичницу.
— Это рельсы-то?
— Были, дядя, рельсы. А теперь свободный проход для пешего хождения. Ложись давай. Сейчас поедем в другой конец станции рельсы бить.
Малюга погасил фонарь. В вагоне затихло.
Мы с матросом вскочили на подножку паровоза.
В будке у машиниста горела на полу масляная коптилка. Тут же грудой были свалены разбитые в бою медные паровозные фонари.
— Давайте-ка задний ход.
— А куда маршрут? — справился машинист.
— Маршрут, — говорю, — за выходную стрелку, в поле.
Машинист помолчал. Потом без расспросов тронул рычаг. Мы поехали.
— А коптилку погасить бы надо, — сказал я машинисту. — Петлюровские гадины заметят огонь — из пулеметов саданут. Они близко, перед самой станцией.
— То есть как же это мне работать впотьмах, товарищ?
Машинист отнял руки от рычага, развел ими и опять схватился за рычаг.
— Я не могу без огня видеть, а вы пулеметами грозитесь!
— А все-таки, — говорю, — попробуйте без огня.
Тут машинист буркнул слово кочегару. Тот схватил тряпку и хлопнул ею по коптилке. Огонек погас.
Колеса выстукивали дробь на стрелках, поскрипывали на крутых переходах. Наконец покатились плавно.
— Проехали выходную, — сказал машинист.
— Ладно. Придержите ход.
Он дал тормоз. Матрос спрыгнул, я за ним. Мы подождали, пока бронепоезд отойдет саженей на полтораста — двести, и взорвали вторую стрелку, выходную.
Теперь станция была закрыта для врага. Чтобы подогнать поезда с войсками, ему придется сначала починить путь и поставить новые стрелки. Пехоту они, конечно, сумеют выгрузить и в поле — солдату спрыгнуть из вагона недолго, — ну а с лошадьми да с пушками в поле лучше и не начинать выгрузку. Перед Проскуровом все насыпи, да еще немалые: пойдут кувыркаться их пушки в канавы!
Правда, починить стрелки не очень большая работа. За полдня с этим делом можно справиться, если под руками есть запасные крестовины, перо и рельсы. Но пойди-ка найди сейчас в Проскурове этот материал! Железнодорожники еще днем получили распоряжение тяжелые части закопать в землю, а мелочь — гайки, болты, костыли и прочее — разбросать возле станции в траве.
Ровно через час после получения приказа я донес командиру бригады, что стрелки взорваны, а бронепоезд благополучно отошел в тыл, в указанное для ночлега место.
Мы с бронепоездом остановились на первом за Проскуровом разъезде. Здесь и была назначена нам ночевка, а комбриг со штабом расположился неподалеку от полустанка в деревне.
В темноте ночи поскрипывали обозы, разъезжаясь по проселочным дорогам. Иногда где-то совсем вблизи бренчали катившие мимо артиллерийские повозки со снарядами или доносилась глухая дробь копыт, когда мчались по проселку верховые. Но ничего этого я не видел: небо было обложено тучами — ни звезд, ни луны. Только из приказа я знал, что все это разноголосое движение направлено к единой цели, к позиции, и совершается по строгому плану — для предстоящего нам утром боя. Новая позиция была впереди, близ Проскурова, и сейчас там окапывалась наша пехота.
Мои бойцы уже спали, устроившись в вагоне кто как: матрос и смазчик лежали в обнимку, — должно быть, для тепла; железнодорожник-замковый покрылся крестьянской свиткой, которую догадался прихватить с собой в сундучке; племянник, в чем был, забился между ящиками; а сам Малюга, забрав себе все чехлы от орудия, расположился на них, как на постели, и даже подушку себе скатал из чехольчика для прицела.
Я назначил первую смену часовых от пулеметчиков и тоже стал укладываться. Разостлал шинель и присел на корточки, чтобы вытряхнуть из карманов обоймы патронов. С патронами в карманах не поспишь, все бока исколют! Опорожнил карманы, щупаю рукой, а там бумажки еще — одна, другая. Вот и пакет с сургучной печатью, совсем скомкался. Я вынул все бумаги и зажег фонарь, их рассматривая. «Надо будет
