подумалось, что ответить на вопрос возможно только путем высших математических расчетов, недоступных нам, а дело-то решилось шутя! Ну что за Август наш Иванович! Позавидуешь светлой голове!… Даже племянник, не приученный крутым своим дядей думать самостоятельно, и тот уловил суть дела.
А задачу решили так. Заготовили две длинные тонкие жердины. Одну воткнули в землю у вагона, а другую я поволок в поле. Отойдя шагов на сто, я поставил и эту, затем вынул компас, заметил показание стрелки и, держа компас перед глазами, отправился обратно.
Я шел от одной жерди к другой, или, как говорят, в створе двух вех. Чуть только я уклонялся от створа, меня поправляли голосом с бронепоезда: «Правее!» или «Левее!», потом: «Так держать!» Матрос распоряжался; ему, сигнальщику, это дело с руки.
Я шел по прямой линии, и стрелка компаса, понятно, не меняла показания.
Но вдруг стрелка ожила под стеклом и начала поворачиваться, будто желая черным своим носиком нацелиться на бронепоезд.
Я остановился. До бронепоезда оставалось шагов двадцать. Подошел Теслер и объявил, что я уже в магнитном поле.
Я пошел назад, все так же не выходя из створа, и вернул стрелку к нормальному показанию. Это было шагах в сорока от бронепоезда.
— Вот где вы вправе пользоваться компасом, — сказал Теслер. — Понятно? Ориентируйте заново карту.
Никогда еще меня так не кидало в жар. Подумать только, какую я совершил ошибку!… По подсчетам, сделанным в вагоне, орудие глядело бы на северо-запад. А настоящая цель-то — на юго-западе!
— Товарищ комбриг! — вскричал я. — В первый раз в жизни увидел, что земля вертится!
Теслер посмотрел на меня и улыбнулся моей шутке.
— Командуйте!
Впрыгнув в полувагон, я спрятал карту и компас от дождя. Прокашлялся:
— Орудие к бою!
Все приготовились. К правилу, в помощь матросу, встал один из пулеметчиков.
— По невидимой цели…
Я дал направление, и ребята схватились поворачивать орудие. Хвост лафета легко пошел по намокшему бревну.
— Дождь-то… Он понимает морячка… — забалагурил матрос. — Ишь, у правила нам помогает…
Малюга доложил о готовности к бою.
— Сто шестьдесят делений! — крикнул я. — Огонь!
Прогрохотало орудие. Тысячепудовый вагон вздрогнул от выстрела и несколько секунд ходил взад и вперед, словно десятичные весы, на которые бросили груз.
Заложили другой снаряд. Третий.
Дождь усиливался. Малюга то и дело протирал стеклышки прицела.
Странно было стрелять сквозь сплошную завесу дождя. Казалось, что снаряды, вылетая из ствола, куда-то сразу без толку проваливаются.
Комбриг прохаживался по вагону, считая вслух выстрелы. Он велел то убавлять, то прибавлять деления, то рассеивать огонь в стороны.
— Довольно, отбой! — сказал комбриг на сорок пятом выстреле и наклонился над своей картой — так, чтобы на нее не попадал дождь. Свободной рукой он вытянул из кармана карандаш и перечеркнул деревню красным крестом. — Ну, вот и все!
— Товарищ командир бригады, но что же такое мы все-таки обстреливали? спросил я.
— За что, как говорится, работали? — поддакнул матрос, вытирая мокрый лоб.
Комбриг усмехнулся.
— Этой ночью, — сказал он, — бригада галичан сосредоточила в деревне свои артиллерийские парки. А нам это мешает. Вот мы с вами и распорядились парками по-своему. Только и всего.
Он протянул мне и Малюге руку и кивнул остальным.
— Ну, товарищи, сегодня вы мне больше не понадобитесь. Можете отдыхать. Советую вам использовать будку, она ведь годится не только как точка на карте.
Ординарец подал лошадь, и комбриг уехал. А мы, накинув на орудие чехлы, кубарем выкатились из вагона и побежали в железнодорожную будку.
Скорее, это был домик: сени, кухня, комната. Поглядели — кругом пусто. Стоит шкаф, дверцы полуоткрыты, внутри одни крошки. У стены железная кровать, но без матраца. А в углу, на месте рукомойника, всего только ржавый гвоздь.
— Что же, ребята, надо хату обживать, — заговорил матрос, деловито обшаривая углы. — Как это говорится: Робинзоны Крузо в пятницу…
Я шепотом поправил моряка:
— Ты, наверное, хотел сказать: «Робинзон и Пятница»?
Федорчук посмотрел на меня ясными детскими глазами.
— А разве я не так сказал? — слукавил он и, крякнув, продолжал свой обход.
— Э, да тут, поглядите-ка, живая душа есть! — И он вытащил из-под плиты кошку. Поднял ее и повернул к себе перепачканной в золе мордочкой.
— Принимай, хозяйка, гостей. Ну, учили тебя разговаривать?
Кошка слабо мяукнула.
— Ну, вот так…
Тут кошку перехватил с рук на руки Никифор. Стал гладить ее, почесал ей за ухом. Та сразу развалилась у него на руках и громко замурлыкала.
— Ишь ты, — осклабился матрос. — Гости не кормлены, а она сразу же и песни петь. Обожди, хозяйка, с песнями, дай сперва людям обсушиться.
— Возьмем ее, а? Будет жить у нас в поезде, — сказал Никифор, присаживаясь с кошкой на кровать.
— Еще чего выдумал! — ответил матрос. — Да эта животина от первого же выстрела так сиганет из вагона, что ее и снарядом не догонишь. Пускай уж она при своем доме остается. Вышибем вот контру, и хозяева сюда воротятся.
Матрос прыгал на одной ноге у порога, защемив другую ногу дверью и стаскивая намокший сапог. Наконец сапог провалился куда-то в сени, а матрос шлепнулся на пол.
Долговязый пулеметчик уже растапливал плиту, усердно поддувая огонь. Он был у нас теперь и за кока. Сонливый парень, но под начальством матроса куда каким проворным стал!
— Обожди слюни-то распускать, — сказал сопевшему коку Федорчук, подвешивая над плитой свои сапоги для просушки. Потом, шлепая босыми ногами, побежал в вагон и принес пучок орудийного пороху — каждая пороховинка с лучинку. Этих лучинок он подсыпал в плиту, и огонь сразу загудел, как от бензина.
Тут и все принялись за дело. Наш слесарь взял топор и стал откупоривать банки с консервами. Малюга с ведром «Ст. Проскуров» пошел по воду.
А свободных людей матрос усадил, под командой Панкратова, чистить овощи: огород был под боком, тут же, при домике. Накопали ребята молодой картошки, надергали из гряд сладкой сахарной свеклы, капусты и принялись стругать сочную зелень и крошить ее в ведро.
Пока просыхала у плиты одежда, подоспел чай. А там подошло время и обедать.
Все устроились вокруг ведра, а Малюга с племянником отделились: начерпали себе борща в миску и отошли в сторону. Норовистый старик уже не в первый раз обедал отдельно, и никто не обращал на это внимания: «Не нравится из ведра хлебать, ешь из миски, твое дело». Но на этот раз дядя с племянником залучили к себе еще долговязого пулеметчика, и все ребята сразу это заметили.
— Партию свою составляет. Это он против тебя, — полушутя-полусерьезно сказал матрос.
А Малюга между тем достал из бумажки кусок сала и стал крошить его в миску.
— Откуда это у него? — спросил я вполголоса матроса.
— А он вчера свое барахлишко выменял. В форме же он теперь, шитая рубаха да калоши ему больше
