была плевой, но необычность нового способа дыхания превратила спуск в незабываемое путешествие.
– Вы не дышите? – спросил Тошка, невидимый в темноте.
«Дышим особым образом», – ответил я жестами Языка Охотников.
Перчатка перевела движение пальцев в речь синтезатора, а коммуникатор превратил в понятные дельфинам щелчки и свисты. Но поскольку усилитель на дне тоже являлся абонентом нашей сети связи, все переговоры слышали и люди внизу.
– Что там у вас происходит? – послышался в наушниках голос Леси. – Вы нырнули?
«Все в порядке», – сделал я соответствующий жест.
Если бы она знала, как именно мы нырнули, с ней бы наверное обморок приключился. Для биолога такое вольное обращение с внутренней флорой организма должно показаться по меньшей мере кощунственным, если не варварским. Я, если честно, даже не представлял, как уговорить ее сделать такую инъекцию. Но уговорить следовало, поскольку другого выхода все равно сейчас не найти.
Когда мы погрузились метров на десять, в свете фонарей заблестела длинная стая небольших кальмаров, похожая на шлейф пузырьков, какой остается за пущенной из подводного аппарата торпедой. В хвосте этой стаи я заметил Тошку и Лидочку, забавлявшихся охотой. Я бы не смог так забавляться, если бы кто-то из дельфинов попал в беду. Застрянь кто-то из них в браконьерских сетях, я бы тут же бросился на помощь, только бы и думал о том, как и чем помочь. Несмотря на то, что дельфины – другая раса. Они ведь не люди, но многие из людей пожертвовали бы жизнями, чтобы спасти кого-то из них.
Конечно, и дельфины гибли, помогая людям – недавний случай с группой Мигеля можно считать ярким тому подтверждением. И все же разница была, причем ощутимая. Во всех случаях гибель дельфинов оказывалась чьей-то ошибкой, недочетом, недальновидностью. А вот сознательно на смертельный риск дельфины не шли никогда. Точнее, никогда не ввязывались в опасные игры за интересы людей. За жизнь стаи они жертвовали собой не так уж редко.
Для нас же давно не было разницы кто именно оказался в беде – человек или представитель их расы. Трудно сказать, что являлось причиной такого различия. Но погружаясь в черную бездну бушующего океана, я подумал, что дельфины много старше нас как разумный вид, и именно это могло сыграть решающую роль. Они не принимают нас всерьез. Ну, им с нами весело иногда, мы прыткие, мы что-то вечно делаем в океане такое, что недоступно их пониманию. А когда пониманию недоступно, то кажется несерьезной забавой. По большому счету они нас братьями не считали. И возможно, даже предпочли бы не делить с нами одну планету. Они ведь никак, ну совершенно никак от нас не зависели. А нам постоянно требовалась их помощь. Их скорость, их природная возможность погружаться часто и глубоко, их необычный разум, их близость к природе. По всему выходило, что они утруждались для нас лишь в той степени, в которой им это было интересно.
А мы парились какими-то комплексами, мучились воспоминаниями о тех стародавних временах, когда браконьеры стреляли по ним из лодок. Мы мнили себя виноватыми перед ними, а они тихонько над нами посмеивались. Думаю, ученые понимают проблему прекрасно, просто стараются о ней не говорить лишний раз. Возможно, и дельфиньи легенды не очень доступны в Сети именно по этой причине. Там может содержаться нечто такое, что заставит людей отвернуться от новых братьев по разуму. А это, если глядеть в корень, не выгодно ни им, ни нам. Такие вот нюансы планетарного общежития. Мы научились извлекать пользу из совместного существования, больше нас практически ничего не связывало.
После прохождения десятиметровой отметки голову сдавило тяжестью воды. Я попробовал привычно продуться, но от этого оказалось не много толку. Грудь тоже ощущала суровый натиск, но я старался не обращать на это внимания.
– Выпусти воздух, – раздался в наушниках синтезированный голос Долговязого. – Будет легче.
Мы достаточно говорили по связи, чтобы компьютер имитировал его тембр довольно точно. Но сам совет звучал диковато – все инстинкты встали на дыбы в ужасе от того, что под водой в легких не останется запаса воздуха. Но разумом я понимал, что именно так и следует сделать, ведь чем меньше внутри тела незаполненного пространства, тем легче противостоять натиску глубины. Жидкость ведь, в отличие от воздуха, не сжимается. В том числе и та жидкость, из которой на девяносто процентов состоит человек.
В жидкостных аппаратах проблему компрессии решали заполнением легких «рассолом». Весьма неприятная процедура. Добровольно организм ни за что не желал топиться даже в физрастворе, так что выручал рефлекторный вдох от удушья. Здесь же, когда кислорода в крови достаточно, а углекислого газа почти нет, рефлекторного вдоха не дождешься. С одной стороны, хорошо – не придется потом блевать и кашлять, изливая из груди потоки жидкости. С другой стороны, давление создавало серьезное неудобство, которое может сказаться на способности принимать решения. В данном случае полный выдох без вдоха являлся неплохим компромиссом.
Выпустив из легких весь воздух, я ощутил себя значительно лучше. Следовало признать, что не такая уж дрянь это грибковое дыхание. Если же быть совсем точным, то в нашем случае оно являлось единственным средством спасения Леси. Только за одно это его можно было от всей души полюбить.
Мы медленно опускались на тридцатиметровую глубину. Встроенное в перчатку связи электронное табло высвечивало прохождение отметок метр за метром. Иногда мимо нас проносились дельфины, обдавая тело завихрениями воды. Долговязый оказался прав – без скафандра глубина ощущалась совершенно иначе, почти нереально. Чем дальше, тем больше окружающее становилось похоже на сон, на детский сон, в котором можно летать.
– Вы где? – спросила Леся.
«Прошли двадцатиметровую отметку», – ответил я, посмотрев на индикатор.
Интересно, насколько точно синтезатор имитировал мой голос?
– Направь луч вниз, – сказал Долговязый. – Кажется, уже видно корабль.
Опустив лицо, я действительно увидел темный силуэт среднего транспортника. В неверном свете налобных фонарей он был похож на тушу погибшего кашалота, только в несколько раз крупнее. От кашалота он отличался встопорщенными стальными фермами мачт и двумя гребными винтами по шестнадцать лопастей на каждом. Опустившись еще ниже, я заметил внушительную дыру во внешнем корпусе, через которую нам и предстояло проникнуть внутрь. Само ее существование не было сюрпризом, ведь я еще в рубке тщательно изучил показания сонара, но масштаб разрушений превзошел мои ожидания. Никогда не думал, что шторм может так целенаправленно промять бортовые листы, да еще не в самом слабом месте.
– Счастье, что он здесь затонул, – раздался голос Долговязого из синтезатора. – Чуть бы дальше – там
