свергнуть узурпатора Цицерона. Возглавлю народ, и он откроет ворота новому консулу, который займет свое курульное кресло в курии.
— Деций Цецилий, — обратился ко мне Катилина. — Мне кажется, ты настроен скептически.
Очевидно, я не контролировал выражение своего лица.
— Цицерон достоин презрения, — поспешно попытался я исправить положение. — А как насчет Гая Антония, его коллеги по консулату?
— К этому времени его в Риме уже не будет. Ему так неймется поскорей добраться до Македонии и начать ее грабить, что Цицерону чуть ли не приходится угрожать ему арестом, чтобы заставить задержаться в Риме. Надо же сохранить некую видимость пребывания Антония в должности.
Откинувшись на спинку стула, Катилина залился раскатистым смехом, который подхватили и остальные.
— Конечно, придется его отозвать обратно в Рим, но к тому времени мы уже будем прочно владеть обстановкой в государстве. Ему светит не больше удачи, чем его братцу Марку на Крите.
Он кивнул в сторону Вальгия:
— Квинт, мне кажется, из двух наших младших товарищей ты более способен что-либо сказать в этот вечер. Поведай нам, каковы настроения в среде увенчанной лаврами молодежи Рима.
Вальгий отчаянно поскреб свой волосатый подбородок:
— Ударь меня прислужник Клодия немного сильней, мне не пришлось бы открыть рот вплоть до следующих сатурналий. Словом, мы с Марком, — он кивнул в сторону перебинтованного Тория, — долго и неустанно обрабатывали юных выходцев из сенаторских фамилий и выявили всех отцов семейств, которые в прошлом питали презрение к нашему консулу. Тех, которые преследовали его в судебном порядке. Другими словами, тех, которые наверняка окажут сопротивление в случае нашего выступления. Таких отцов перебьют их собственные сыновья прямо в постелях, едва заслышав звук наших труб.
Катилина поймал на себе мой взгляд.
— О, не волнуйся, Деций! Тебе не потребуется убивать старика Безносого. Он никогда меня не оскорблял. К тому же он быстро переметнется в наш стан, как только поймет, откуда дует ветер.
— Спасибо, что успокоил, — ответил я, пытаясь скрыть замешательство. — Хотя у меня с отцом есть некоторые расхождения во взглядах, они никогда всерьез не портили наших отношений.
— Между тем, — вмешался Цетег, — убить кое-кого тебе все же придется, Деций.
— Придется?
— А как же иначе? — произнес Цетег тоном одновременно вкрадчивым и насмешливым. — Так же как каждому из нас.
— Это своего рода посвящение, — пояснил Лека. — Нечто вроде вступления в тайную секту. Совершив убийство, каждый из нас подтверждает свою искреннюю преданность общему делу.
— Ты же не станешь возражать, что подобный поступок служит действенным и неоспоримым проявлением солидарности? — И вновь в словах Цетега прозвучала скрытая насмешка.
— Понятно. И кто конкретно должен стать моей жертвой? — поинтересовался я.
— Это самая легкая и приятная часть нашего общего дела, — ответил Катилина. — Помнишь, однажды мы уже говорили о том, что нас едва не пустили по миру заимодавцы?
— Да, припоминаю.
— Сейчас как раз такой случай. Что может быть приятней, чем убить кредитора? Кажется, ты сам жаловался на то, что тебе пришлось брать большие суммы взаймы, чтобы соответствовать занимаемой должности и ради будущей карьеры эдила. Так кому же ты так сильно задолжал? — Усмехнувшись, он вновь откинулся назад.
Я поднял кубок и стал медленно потягивать вино, с хмурым видом взирая в глубины великолепной чаши. Жидкость, точно кровь, плескалась в ней в отраженных от серебряного дна отблесках ламп. Я делал вид, что обдумываю ответ, а на самом деле судорожно соображал, как выпутаться из создавшегося положения. Если не удастся это сделать, я вряд ли смогу покинуть этот дом живым. Одно было приятно: в те минуты меня оставили всяческие мысли об Аврелии.
Внезапно меня осенило, точно пришло озарение, которым подчас нас награждают гении-хранители. Если верить философам, которые утверждают, что у каждого из нас есть два гения, добрый и злой, то не исключено, что большинство своих едва ли не самоубийственных откровений я получил именно от последнего. Однако пришедшая тогда на ум мысль показалась мне блестящим решением. Впрочем, все равно размышлять, насколько она оправданна, у меня не было возможности. Я поставил кубок на стол и сказал:
— Это Асклепиод. Грек-врачеватель.
Мой ответ поверг всех в удивление.
— Тот, что лечит гладиаторов? — переспросил Курий.
— Думаешь, он только этим занимается? Это для него лишь хирургическая практика. Подобно всем греческим врачам, ради своих медицинских опытов он лечит многих богачей. К нему приезжают состоятельные люди даже из Антиохии и Александрии.
Я обвел взглядом слушателей с таким видом, будто причислял их к людям, умудренным жизненным опытом и хорошо осведомленным в подобного рода вещах.
— Негласно, разумеется. Его коньком являются те болезни, о которых люди предпочитают не распространяться. Один египтянин Лисас платит ему миллион сестерциев в год за лечение болезней, которые постоянно подхватывает из-за своих извращенных привычек.
— Никогда ничего подобного не слышал, — удивился Умбрен.
— Неужто ты думаешь, — подавшись слегка вперед, заговорщическим тоном продолжал я, — что врачеватель и хирург, лечащий гладиаторов, не способен сколотить себе состояние? — Я намеренно остановился, выжидая, пока остальные осознают смысл моих слов. — Кто, как не он, знает, в какой форме находится тот или иной боец? Только лечащий врач может сказать, когда чемпион готов к схватке, а когда нет. А такие сведения очень важны для заключения пари, чтобы делать ставки на весьма крупные суммы, друзья мои. И сведения эти не распространяются просто так направо и налево, а продаются или обмениваются на какие-нибудь одолжения.
— Так вот почему тебе так часто везет на гладиаторских боях? — быстро сообразил Бестия.
— И впрямь, глупо было бы не воспользоваться подобной возможностью, — добавил Лека.
— Поэтому я и оказался по уши в долгах у проклятого грека. Он дает мне подсказки в надежде на то, что когда-нибудь сможет вернуть хотя бы малую часть того, что я ему должен.
— Да падет на него справедливая месть Деция Цецилия! — провозгласил Катилина. — И все же истинному римлянину не следует заключать пари в таких боях, как мунера: ведь они посвящены культу мертвых. Другое дело — скачки. Здесь делать ставки — достойное занятие для всякого азартного игрока. — Он обернулся ко мне и улыбнулся. — Что ж, решено. Можешь убить Асклепиода, Деций. Но помни: у нас мало времени, поэтому поторопись. В твоем распоряжении два дня. Успеешь?
— О да, вполне, — заверил его я. — Чем скорей управлюсь, тем лучше.
— Вот и хорошо. А теперь ты, Вальгий, расскажи нам, как обстоит дело с пожарами?
— Группы наших людей распределены по местам, — доложил бородач. — В назначенную ночь пожары будут полыхать по всему городу. Уверяю, нашим властям скучать не придется.
Он вернулся на свое место, а я в очередной раз приложился к вину, причем больше обычного. Все складывалось еще хуже, чем мне казалось. До сих пор речь шла о заговоре, отцеубийстве и государственной измене — преступлениях хотя и тяжких, но достаточно обычных. Что же касается поджога, то это злодеяние в римском законодательстве считалось наиболее страшным. Участи пойманных поджигателей не могли позавидовать даже приговоренные к распятию рабы.
Но какие бы ужасные вещи ни обсуждались в тот вечер, я не мог себя заставить поверить в реальность происходящего. То, что эти люди совершали убийства и раньше, у меня не вызывало никаких сомнений. Но чтобы учинить государственный переворот? Нет, это уж слишком. Ибо заговорщики походили скорее на играющих в войну мальчишек, которые величали себя полководцами и воображали, будто командуют целыми когортами или центуриями солдат. Неужели эта кучка надменных позеров и болтунов и впрямь надеялась свергнуть законное римское правительство? Тем не менее я был свидетелем тому, что некоторые их действия имели успех. Это лишний раз утверждало меня во мнении, что за ними стоит кто-то
